Веселые будни. Дневник гимназистки

— Только посмей!

Но она молчит. В классе опять фыркают.

— Прекратите ли вы ваш глупый смех, вам сегодня все смешно. Сахарова, к доске.

Армяшка отвернулась лицом к карте. Первая скамейка продолжает оглядываться. Я тоже быстро поворачиваюсь.

— Где? Где? — одними губами спрашиваю я.

Кумушка показывает пальцем на наш большой стенной шкаф, где хранятся тетради рисования, рукоделия и всякие другие подобные прелести.

Ловко, вот ловко! Это она туда забралась и сидит под нижней полкой рядом с чернильной бутылью.

Хоть я и на первой скамейке, но с моего места все отлично видно, потому что шкаф находится в конце нашего прохода. Продолжают хихикать и поворачиваться. Вдруг высовывается испуганная голова Пыльневой, a рука ее машет нам, чтобы мы не смотрели и не смеялись. Вид у нее такой потешный, что мы начинаем громко фыркать. Терракотка уже открывает рот бранить нас, в эту минуту входит Евгения Васильевна…

Мы умираем, a Пыльнева, верно, давно скончалась. На минуту становится совсем тихо, но потом опять начинают посмеиваться и посматривать на шкаф. По счастью, с места Женюрочки нельзя разглядеть, что в шкафу происходит, видно лишь, что он на три четверти открыт.

— Да перестаньте смеяться, что это такое! И не вертитесь! Ничего там интересного нет. A шкаф почему открыт? — говорит она, встает и — о ужас! — собирается идти закрывать его.

Но Шурка наша, молодчина, не растерялась, живо вскакивает и вежливо так:

— Не беспокойтесь, Евгения Васильевна, я сейчас закрою.

Щелк! — Пыльнева заперта. Ну, как задохнется?

Но Бог миловал, она не задохнулась, потому что через пять минут урок кончился. Пока Женюрочка с терракоткой тары-бары в дверях разводили, шкаф отомкнули. Пыльнева выбралась оттуда, но просидела на корточках возле своей парты, пока армяшка не убралась окончательно. Так дело совершенно, то есть почти совершенно благополучно и проехало, только Евгения Васильевна выбранила нас за «глупый вечный смех» и за шум в классе.

У Таньки вид был страшно подловатый, того и гляди насплетничает. Но я к ней еще раз подошла и еще раз побожилась, что, если она хоть слово посмеет пискнуть, я скажу про немецкий перевод.

Испугалась — будет молчать. В кои веки раз, списавши, надеется хорошую отметку от мадемуазель Линде получить — и вдруг ее на чистую воду выведут!

Теперь вы понимаете, что в классе у нас не скучно и что я не зря люблю нашу гимназию. Правда ведь — теплая компания?

Взрыв. — Наследник

Нет, это положительно невозможно, какими нас солеными завтраками в гимназии кормят! Прямо-таки пить устаешь.

В последний день перед роспуском на праздники расщедрились, дали по чашке ухи и по куску пирога к ней. Ну, уж и уха, доложу вам! Какая-то горько-соленая, точно вода морская. Но воде простительно быть такой, потому в ней селедки водятся, a вот в ухе, кроме каких-то лилипутских рыбинок — не знаю уж, как они там называются, — ничего решительно не водилось.

Спасибо мамуся меня теперь питьем снабжает. Сперва думала чай давать, но холодный невкусно, молоко с иным блюдом не особенно-то мирится, вот и выклянчила я себе клюквенного квасу, это и очень-очень вкусно, и жажду утоляет. Всякий день дают мне по такой небольшой бутылке.

Последний раз за уроком рисования Юлия Григорьевна, по обыкновению, обходит ряды, рисунки поправляет. Подсела ко мне, a у меня лист большой нарисован, то есть на том картоне, с которого я срисовываю лист, — a у меня вышло что-то вроде кривого треугольника. Стала она поправлять. Я это только так говорю «поправлять», на самом деле она по очереди каждую линию стирала и делала новую.

Я, чтобы дать ей место, немного отодвинулась и облокотилась на свою открытую сумку, сижу и смотрю. Вдруг — пуф! — выстрел, потом «бж-ж»… Мокро! Это квас мой разгулялся. Веревочку, которая пробку держит, я перерезала, чтобы на большой перемене долго не возиться. Я постоянно так делаю — и ничего, всегда благополучно стоит. А здесь, как я рукой да боком прилегла на нее да пригрела, квас-то и забеспокоился.

Мой дивный рисунок весь красный — покраснел, бедненький, от стыда за меня, вероятно, — с физиономии моей течет, с Любиной тоже, ее тетрадь также оросило, на полу лужа, на учительском столе и журнале красные кляксы — скандал! Слава Богу, Юлия Григорьевна цела и невредима. И ведь надо же, чтоб это именно на ее уроке случилось! Отчего не на арифметике? Краснокожке пользительно было бы душ принять. Это уж называется «не везет»… Сколько смеху было — и не передать, просто за бока держались. Люба немножко сокрушалась, что ей так тетрадь разукрасило, но потом успокоилась — все равно ведь уже конец сезона.