Веселые будни. Дневник гимназистки

A Володя-то наш, оказывается, преостроумный юноша. Несколько дней тому назад вдруг «кхи-кхи» — кашлять изволил начать. Как будто ума в этом особенного и нет, a вышла одна прелесть. Хоть по календарю у нас и весна полагается, но это еще ровно ничего не доказывает — календарь сам по себе, холод сам по себе. Ветрище старается — дует будто зимой, a Володя мой себе разгуливает, a пальтишки-то, знаете, какие у кадетов, легонькие, ветром подшитые, вот и простудился.

Сперва мы все страшно перепугались, думали — опять воспаление легких будет, потому, говорят, раз было, того и гляди второе хватишь. Но теперь испуг наш давно прошел, a я, грешный человек, рада-радешенька, да и Володька тоже.

Послали, конечно, сейчас же за доктором. Тот начал стукать, слушать:

— Дышите. Не дышите. Считайте «раз, два».

Всякую такую комедию проделал и сказал, что опасного ничего нет, только все-таки где-то что-то не в порядке, еще не залечилось, a потому нужно его скорей везти туда, где потеплее, — в Крым или Швейцарию.

Ведь эдакий умница доктор! Лучшего он ничего и придумать не мог бы.

Стали папочка с мамочкой судить да рядить и решили нам троим — мамусе, Володе и мне — ехать в Швейцарию, сейчас на Женевское озеро, a потом в горы.

Ну, что? Разве Володя не молодчина, что закашлял? Я прямо-таки с ума схожу от радости, да и он тоже. Как только нам это объявили, Володька в ту же минуту очутился на голове, ноги кверху, каблуками пощелкивает и кричит:

— Да здравствует кашель и славный доктор Образцов! Многая лета!

Если б к немцам, я бы меньше радовалась, но на Женевском озере ведь все французские швейцары живут. Вот там смешно, должно быть: какой-нибудь дворник или извозчик вдруг по-французски разговаривает. Умора! Чухонка молоко продает, или баба с ягодами придет, тоже по-французски. Чтобы только это одно посмотреть, уже поехать стоит.

По-французски, по-немецки — все-таки еще как-нибудь можно себе представить, что мужики говорят, но вот по-английски? Этого положительно быть не может. Английский язык такой трудный, что, мне кажется, даже и приличные англичане не очень-то друг друга понимают, притворяются больше. Где уж мужикам говорить!

Какой в Швейцарии главный город? Вот не знаю. Где же государь-то их живет? Впрочем, правда, ведь у них государя совсем не водится, у них и у французов не полагается, просто они сами кого-нибудь себе в старшие производят, оттого тот и называется «произведент». Ведь вот отлично все это знаю, a непременно перепутаю; правду мамочка говорит, что голова у меня как решето.

Жаль, что у меня уже есть часы, a то я бы сама себе по своему выбору купила, но уж зато сыр буду есть, всласть покушаю.

Мамочка вчера же была в Володином корпусе, чтобы получить для него разрешение на отъезд за границу, билет там какой-то, a оттуда отправилась и в нашу гимназию. Мне-то билета никакого не требуется, но все-таки надо, чтоб отпустили, потому у всех уроки еще недели четыре длиться будут, a мы едем через пять дней. Все уладилось, потому баллы у меня годовые имеются, a аттестацию мне выдадут завтра.

В доме у нас возня, суетня, укладывают, покупают ремни, замки, в гостиной стоит корзина в ожидании, пока ее напихают всякой всячиной. Ведь не шутка, на четыре месяца уезжаем.

Все хорошо, только Ральфика моего мне до смерти жаль. Вон мы с ним только десять дней не виделись — и то как он грустил, тетя Лидуша говорит, что и ел он плохо, похудел, бедненький.

— Еще бы, даже побледнел, — подхватывает Володька, — цвет лица совсем не тот. Куда только прежний румянец девался!

Вот ведь противный мальчишка!

— Ну, a ты, матушка, хороша крестненькая, нечего сказать, о псе вон как сокрушается, a об крестничке хоть бы вспомянула.

— Вздор мелешь! О Сереже, слава Богу, есть кому заботиться, и папа, и мама, и няня.

— Вот то-то и плохо.

— Что отец-то с матерью есть?

— Няня-то вот эта самая, — таинственно говорит он и делает страшные глаза.

— Ерунда! Ведь не людоедка же она какая, не съест его.

— Хуже, много хуже.

— Ну, ладно! Мели, Емеля, твоя неделя.

— И не Емеля, и не неделя. Говоришь вот, потому не знаешь, что однажды случилось.

— A что?

— Да то, что у одного офицера тоже такой вот самый пискленок был. Офицера с женой дома не было, только нянька да младенец. Нянька ребенка молоком напоила, две, a то и три чашки в него влила.

— Ну, это еще не страшно.

— Очень даже страшно, слушай дальше. Напоила, да и стала его качать; качала-качала, a пискленок-то уж и дышать перестал. Тут папахен с мамахен приехали, скорей за доктором. Тот говорит — умер, надо разрезать, посмотреть, что внутри. Открыли, a там большой ком масла, этак фунта полтора. Вот и извольте радоваться.

— Врешь, не может быть.

— Уж может, не может, a было.