Веселый барин

— Досвистался, паршивый черт?! Все из-за тебя, свистуна, землетрясение-то случилось! Жили-питались, под бока пихались, а теперь и мне к царям-королям определяться приходится, на голове ходить! Пошел вон!!

Такого холоду нагнал — ужахнулся барин да к доктору:

— Посмотрите-ка поскорей, нет ли у меня в голове сотрясения… все мне, — говорит, — чтой-то будто представляется… все будто на голове ходят?!.

А доктор-то на него:

— Я те так посмотрю… такой-растакой… Из тебя все банки-склянки цари-короли переколотили… из твоего свисту! Сам с голоду подыхаю… Все поганой своей кишкой занимался, всю пишшу в нужное-ненужное место пергонял, — только тебе и делов было… а из-за тебя теперь всему конец!

Уйди — мышьяком затравлю-засыплю!

Ну, бе-жать! К кому ни ходил — все лают: попы лают, купцы лают… К слесарю толконулся, который ему апараты-то перегонные чинил, — а тот:

— Через тебя, окаянного, подыхаем! Все теперь апараты без действия холостуют, все припасы через кишку свою перегнал, — без работы остались!

Да трубой-то его, свинцовкой… Что ты тут будешь делать!

Пошел барин по улицам ходить: дома-то в уголке сидишь невесело. Глядит — чисто как на свете представление! В заведении-то приличном, за стеклами, где щиколадами, бывалыча, угощались, — одни-то разъединые тараканы дохлые на спинках по столикам валяются, а за окошком-то, где сладкие крендельки лежали, — мышиный помет насыпан. Постоял-постоял веселый барин, — вот те и крендельки! Пошел на Кузнецкий мост, а там и моста-то никакого нету, — грязь да лужи, — никакого причалу нет!

"Эх, — думает, — зайду хочь пообедать напоследок!" — ну, мелочишки у него было, — а то все кишки подвело. Подошел к знакомому ресторану, где, бывалыча, рябчиками занимался, — заколочено, чисто гроб! В слезы, прямо! Глядь — поваренок-паршивец из ворот выскочил да кипятком-то помойным под ноги ему — хлясь!

— А не подвертывайся, — кричит, — ворона!

Тут уж, понятно, не до обиды. Стал его барин честью просить:

— Нельзя ли, — говорит, — дорогой товарищ, хотя бы соляночки там, простецкой какой… али хошь коклетку горелую какую раздостать, очень у меня кишка доходит… да водчонки бы рюмочку…

А поваренок-паршивец ему:

— Да ай ты, дурак, заспался?! Да мы сколько уж ден как поприкрывались! Ворон шпарим да собачину жарим. А по ночам у нас только цари-короли пируют, остатнее допивают.

Да как заверещит… — признал!

— Да никак ты самый и есть, веселый барин, кишка луженая?!!.. Так это из-за тебя ворон-то шпарю да собачину жарю?! Уйди, черт, сейчас кипятком зашпарю!..

Ну, бе-да! Ходил-ходил, — некуда притулиться. Опять на квартиру свою пристал: сиди-посвистывай! Только, понятно, уж не до свисту. А тут друг-приятель, — в кабинете его квартиру держит:

— Что, рвань коричневая, досвистался?! Давно бы тебе кишку укоротить следовало, сколько добра через ее пропустил! Через тебя и нам теперь пообедать негде. Да уж, черт с тобой, поквитаюсь за угощение, скажу… Уноси ноги лучше, а то цари-короли на мушку взять тебя собираются, все таких безработных ищут!

Барин и прояснел маленько.

— Да ужли, — говорит, — возьмут?! Ежели служба хорошая, я не прочь… А какое жалованье положат?

Да как расчухал… — схватил часы золотые, — были у него часы золотые, за плинтусом хоронились, — да бежать! Одну ночь под мостом перночует, другую в канаве где проваляется, — самая-то собачья жизнь, а все умирать не хочется. Весь променялся-оборвался, одни опорки. А часы всё про запас держит: может, думает, опять какое превращение выйдет, тогда с этими часами опять капиталы наживу. Схожу-ка, — думает, — к мужикам на огороды!

Ну, приходит за город, на огороды… — картошку баба копает. Усы закрутил да эдак, петушком, к ней:

— Пустите, сделайте милость… хочь картошечки пожевать…

Ну, та его и пу-стила!

— Я, — гыть, — тебе та-кой картошечки!..

А барин-то уж давно усмирился, с голодухи-то, — уж не гордый.

— Я, — говорит, — не зря, я, — грыть, — помочь желаю… Я честный труд теперь уважаю… заработать хочу на свой паек.

А та его, конечно, признала.

— Что-о… — говорит, — ай уж кишка-то пошабашила? Ну, да что с тебя взять… копай мне картошку, пригоршню дам.

Обрадовался барин, — ну, копать! Опять — никакого струменту нет…

— Мне бы хоть вилочки какие дали… неспособно так-то…

— Эн, чего выдумал — ви-лочки! Все вилочки цари-короли побрали, хоть рылом рой!

Ну, руками стал. Рыл-рыл — всё себе почти облапал, в кровь. Плюнул-осерчал:

— Это, — говорит, — издевательство над человеком! Да лучше, — говорит, — с голоду подохну, не сдамся!

— Ну, — говорит баба, — и подыхай! Хужей мы тебя, что ль! Сами своими гребками роем!

Лег барин на навоз, на солнышко, и стал своей смерти дожидаться. Лежит и про часы думает: ай загнать? Нет!

— Нет, — говорит, — не отступлюсь. Покуда золотые часы при себе, все на человека похож, на благородного. Достоинство свое соблюду. А помру… — все-таки знак будет, что вот, мол, честною смертью, при часах помер, не отступился, не сволота какая. Ни за что не отступлюсь!