Веселый Федя

У веранды летнего кафе в городском саду, куда забрел как-то Юрий Петрович, лежал в холодке большой рыжий пес. Он высунул распухший язык и тяжело поводил боками. В глубине веранды, за столиком под парусиновым тентом, Бухалов увидел своего приятеля Семенова, прошел к нему, громыхнул легким стулом с полыми алюминиевыми ножками и сел рядом. Молчал, рассматривал в буфете этикетки винных бутылок, а когда подошла официантка, заказал минеральную воду.

Вода покалывала язык, оставляла во рту металлический привкус. Семенов смотрел, как он, морщась, пьет, потом спросил:

— Чего ты ходишь-бродишь?

— Вчерашний день ищу, — серьезно ответил Юрий Петрович и усмехнулся. — Вокзал мой никак не получается. Все что-то не то. Жара, что ли, сказывается. Да и, как говорится, не зарастает в дом народная тропа.

Семенов потянулся, устало потрогал пальцами переносицу.

— Понимаю, — посочувствовал он и предложил: — Знаешь, что? А давай-ка выпьем?

— Давай…

Пили теплую водку из низких рюмок. После третьей рюмки Бухалов сказал:

— Найти бы местечко такое… тихое. Отдохнуть от всего… В две недели проект закончу.

— Есть такое место. Могу написать. — Семенов поджал под стул ноги и сцепил на животе руки. Молча посидев, спросил: — Так писать?

— Пиши… если не лень.

А через неделю Юрий Петрович уже спрыгивал с высоких ступенек электрички на маленькой железнодорожной станции. Шофер попутной машины, напряженно согнув спину, непрерывно крутил штурвал то вправо, то влево. Машина тяжело переваливала через бугры сосновых корней, а ветки деревьев скребли по железу ее кабины. Остановился возле старой высокой сосны.

Сосна стояла, тяжело подав к дорого мощный ствол, покрытый темными, будто отсыревшими наростами. Почерневшая верхушка торчала над лесом, узловатые ветки раскинулись широко и свободно, и под сосной, вся в пятнах солнца и теней, залегла небольшая полянка. На стволе было глубоко вырезано: «Подвиг». Душистая смола затянула буквы, и слово светилось, казалось отлитым из латуни.

«А просто так жить не хочется?» — Юрий Петрович весело подмигнул дереву.

Тропинкой, пробившей папоротник, он вышел к старому дому, но решил сначала умыться с дороги и прямиком по косогору, шагая, как по ступенькам, по замшелым, вросшим в землю камням, спустился к озеру.

У воды сидел на большом валуне мальчишка и сторожил красноватый, выструганный из сосновой коры поплавок. В обнаженных корнях дерева стояла плетеная корзина, а на дне ее, выстланном лопухами, одиноко лежал окунь — распустил оранжевые плавники и безразлично пучил глаза.

Бухалов поддел пальцем рыбу за белое брюшко.

— Улов у тебя богатый.

Присел на корточки, свесив с колен крупные кисти рук. Мальчишка покосился на него и небрежно плюнул в воду у камня.

— Клев больно плохой сегодня.

В прозрачной воде проглядывалась черная коряга. Возле берега косяком стояли мальки, упрямо тыкались в округлый бок осклизлого зеленого камня темными точками — головками. Внезапно косяк отхлынул от камня и стремительно пошел в глубину. Наперерез малькам по плотному волнистому дну метнулась из-под коряги одна тень, другая… Юрий Петрович сжал руками колени, подался к воде и прошептал, придерживая дыхание:

— Ловись, рыбка, большая и маленькая.

Поплавок косо ушел в воду. Мальчишка спрыгнул с камня и вздернул удилище. На берег тяжело шмякнулся большой окунь, забил по гальке плоским хвостом. Упав на рыбу голым телом, мальчишка запустил руки себе под живот, ухватил окуня за жабры и посмотрел на Бухалова. Лицо возбужденное, охваченное пламенем охотничьего азарта, глаза большие, темные от восторга.

— Как это вы?

— Что? Рыбу-то приманил? А просто… Звать-то тебя как?

— Генка.

— Ага, Генка. А живешь ты, Генка, во-он в том доме Угадал?

— И верно-о… Та-ам.

— А я ведь как раз туда и иду. Проводишь меня?

Положив окуня в корзину, Генка прислонил удилище к дереву. Шел рядом с Юрием Петровичем и все просил рассказать, как же это он приманил рыбу. В ответ Бухалов только улыбался.

Вечером того дня, как Бухалов поселился в доме, Аверьяновна мрачно сказала:

— Нажили колготу.

Тамара Сергеевна засмеялась: поняла, почему старуха так говорит. Сама она, показав утром Юрию Петровичу комнату, поднялась наверх, на метеостанцию, постояла возле приборов, а потом легла грудью на подоконник и, отстранив от лица ветки, выглянула в окно. Слышно было, как ходит внизу Бухалов, стучит каблуками по полу.

К дому подошла Аверьяновна. Подняла к Тамаре Сергеевне темное от многих морщин лицо и спросила:

— Из этих? Туристов? — Не дожидаясь ответа, добавила: — Ходют и ходют. И чтой не сидится на месте? Те хоть компанией ходют, а этот — один.

Юрий Петрович, увидев ее в окно, сказал:

— Во! Вас-то, кажется, мне и нужно. Вы не возьметесь для меня обед готовить? А то умру с голоду.

Голос его из пустой комнаты звучал так, точно он говорил в рупор. Аверьяновна отчужденно поджала бледные губы.

— Дык я…

— Вот и отлично, — обрадовался он. — Всегда говорил — мир не без добрых людей.

— …чай, не повариха тебе, — досказала старуха.

— А я неприхотливый. Как сумеете. Все съем.

Она выпрямилась, сказала обиженно: