Веселый мудрец. Юмористические повести

— Кто пану про это скажет, того пан убьет на месте, — причитала бабка Гапка. — И так больной совсем, да тут еще его поздравили наши мужички… Он сейчас, как осиный клубок: ткни его только — ног не унесешь.

Псарь, стражник и кучер смущенно отвернулись.

— Это ваш пан, вы и сказывайте ему новости, — отмахнулись оба стражника — местный и приезжий. — Наше дело усадьбу от Римши-лиходея сторожить.

— Ладно, я скажу, — вызвался Нестерко. — Мне все равно идти к пану, щенка отдавать.

— Только ты того, — посоветовал стражник, — поосторожнее с паном, больной он… Исподволь, не сразу!

— Не впервой мне с панами разговаривать, — сказал Нестерко и вынул из торбы щенка. — Иди, Гапка, скажи ему так: нынче, мол, пане, Михайлов день. А уж потом про меня, слышишь?

Бабка Гапка вошла к пану. А пан в другой комнате сидит — в прежней-то весь пол в яйцах.

— Пане, сегодня Михайлов день.

— Что? — переспросил погруженный в мысли о новой усадьбе Печенка. — Ну и что же? А-а… сегодня Нестерко должен явиться!

— Так он, пане, тут уже.

— Пусть войдет, — покрутил ус Печенка.

— Про него разговор, а он и сам на двор! — раздался голос входящего Нестерка.

Бабка закрестилась мелко-мелко и — от греха подальше — вниз по лестнице.

— Добрый день, паночку! — поклонился Нестерко. — Вот вам щеночек, тот самый, из псарни пани Дубовской!

Печенка так щенку обрадовался, что даже черной бороды Нестеркиной не заметил.

— Был я в имении покойного пана Кишковского, вашего дядюшки, — сказал Нестерко.

— Ну, как там? — продолжая цуцкаться со щенком, спросил Печенка. — Все в порядке?

— Все хорошо, пане. Только блюдо разбилось.

— Какое блюдо?

— Да то самое, в котором для собак пищу готовили.

— Почему ж оно разбилось? — оставив щенка, поднял голову Печенка. — Кто посмел?

— Так ведь, пане, как псарь увидел, что легавая собака Трезорка, вот их, значит, родня, ноги протянула, он блюдо и выронил.

— Что ты плетешь, хлоп? — закричал Печенка, выставив усы, как ухват. — Какая Трезорка? Та самая; лучшая в округе легавая? Говори, а то я душу из тебя выну!

— Что там Трезорка, все собаки погибли, вся псарня. Кониной объелись, потому и померли.

— Какой кониной?

— Ну, мясом жеребцов, лошадей… Известно, какой.

— Ты, Нестерко, может, умом того… а? Кто ж мясом жеребцов собак кормит?

— А что ж с жеребцами делать, если они подохли?

— Как — подохли? Все?

— И жеребцы и лошади, пане. Вся конюшня.

— Ох! — упал в кресло Печенка. — Это ж смерть моя! Это ж десять годов нужно, чтоб снова такую псарню и конюшню собрать!.. Отчего же конюшня сгибла? — Печенка как-то странно посмотрел на Нестерка и взялся руками за голову. — Ну, не таи.

— Да ведь замордовали лошадей, позагнали их.

— Как? Да я… да за это…

— Паночек, как же быть, когда нужно воду возить?

— Воду? На панских жеребцах?!

— Ну так что ж делать, когда свинарник горел?

— Свинарник горел? Ой, погубили! — Печенка даже бледным стал. — Что свиньи?

— Зажарились, пане.

— Отчего же свинарник загорелся?

— Я думаю, паночку, оттого, что рядом с кошарой стоял.

— Значит, и овцы мои сгорели?

— Как одна, паночек.

— Да почему?

— Ветер прямо с коровника на кошару огонь перебросил.

Печенка охнул и сбросил щенка с колен. Нестерко нежно поднял заскулившего щенка, прижал к себе.

— Значит… — Печенка снова взялся за голову, и усы его горестно повисли, — коровник тоже?

— Как корова языком слизнула.

— Огонь-то там откуда взялся?

— Точно не скажу: может, от сараев, а может, от дома.

— Как — от дома? И дом, значит…

— Начисто, одни головешки.

— И вся усадьба?

— Вся. Ну прямо поле, хоть сей, хоть паши. Печенка вскочил с кресла, сделал несколько шагов, снова сел, задышал тяжело:

— Отчего усадьба-то загорелась?

— Думаю, от ведра горилки.

— Какой горилки?

— Какую пьют.

— Кто ж ее пил?

— Яким. Он горилку поджег, а от нее и началось,

— Чего ж он поджигал? — безучастно спросил пан.

— А что ж делать, пане, если жить надоело?

— Надоело? Якиму?

— А зачем же он тогда помер? — спросил Нестерко. — Как влез в огонь, так и не вылез! Сгорел со всеми вашими бумагами!

— Ты что ж, был там? — еле слышным голосом произнес Печенка.

— Даже бороду закоптил, — усмехнулся Нестерко. — Да не горюйте, пане, больше же ничего худого не случилось!

Пан вдруг соскользнул с кресла на пол и сноровисто стал на четвереньки. Один глаз закрыл, а другим уставился в угол комнаты. Усы пана шевелились, словно жили сами по себе.

— Уау, уау! — сказал пан. — Уау, уау, уау!

— Правильно, — поклонился Нестерко, отодвигаясь к дверям. — Уау.

— Как вас зовут? — передвигаясь на четвереньках, спросил пан. — Вы из нашей псарни?

Он направился к Нестерку, но тот успел выскочить из комнаты и припереть дверь плечом.

Пан скулил и скребся, потом снова начал лаять. Стражники, псарь и кучер подбежали к Нестерку:

— Что с паном?

— По-моему, ничего, — сказал Нестерко. — Лается, как всегда! — и отошел к двери.

Стражники вошли в комнату. Пан, свернувшись бубликом, лежал возле кресла, положив голову на руки. Увидев вошедших, слабо тявкнул.

Нестерко, прижимая щенка, пошел к воротам.