Веселый мудрец. Юмористические повести

— Кладите сюда. — Нестерко протянул сыновьям торбу. — Я этого зверя в поле отнесу. А вам, когда вернусь, от ежа подарок принесу.

Нестерко потрепал ребячьи вихры, забросил торбочку на спину, взял из рук Марией дубовый посошок — верный спутник всех походов. Помолчали. Нестерко шагнул с порога на землю.

Мальчики побежали к товарищам, все еще стоящим посреди улицы.

— Тата! — печально молвила Марися и вытерла слезу.

— Слезы, дочка, не бусы, обронишь, — не соберешь, — сказал Нестерко. — Рано еще горевать! Жди меня к Михайлову дню.

…На околице, там, где пыльная деревенская дорога заворачивала в поле, Нестерко остановился.

Ветерок дул со стороны панской усадьбы. Тявкали собаки на псарне.

— Собака лает, ветер носит; пан спит, а холоп спешит, — вслух подумал Нестерко, положил наземь посошок, потом снял торбу, развернул ее. В ней ничего, кроме свернувшегося в колючий шар ежика, не было.

Нестерко хотел выкатить ежа в траву, но раздумал: вдвоем веселее, а может, и пригодится колючий для шутки какой-нибудь!

Он снова связал торбу, взял посошок и зашагал напрямик через скошенное поле едва видимой в вечерней мгле тропинкой.

…А в хате Марися наткнулась на узелок с едой, тот самый, который она собственноручно уложила в отцовскую торбу!

— Ну что ты с ним поделаешь, Януся, с нашим татой! — огорченно сказала Марися сестренке. — Опять схитрил: свою еду нам оставил! Без крошки хлеба в путь пошел. Ведь знаю, как на дорогу какую-нибудь бывальщину начнет сказывать, так за торбой в оба смотреть нужно. Я заслушаюсь, а он узелок-то и вынет…

Януся смотрела на старшую сестру серо-голубыми Нестеркиными глазами и бойко жевала вытащенный из отцовского узелка кусок хлеба с салом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ЛИШЬ БЫ ДЕНЬГИ

За деньги поп и с чертом поцелуется.

Белорусская пословица

Рано утром Нестерко повстречал ехавших на ярмарку мужиков. Один из мужиков после долгих обиняков спросил, не слышно ли чего нового о Римше — земля недаром слухом полнится!

На развилке дорог колымага свернула направо. Дорога же к усадьбе пани Дубовской шла влево, и Нестерко, поклонившись мужикам, соскочил на землю.

Рыжий подсолнух солнца сверкал над колючим, как ежовая щетина, скошенным полем. На перепутье стоял красавец тополь. Посадил его кто-то лет сорок назад, и все эти сорок лет путники, отдыхая под деревом, поминали неведомого странника добрым словом.

Нестерко лег в тополиную тень.

Листья на нижних ветвях тополя были темно-серые, потом постепенно, от сучка к сучку, светлели и на вершине сверкали свежей темной зеленью: дорожная, перемолотая тысячами телег пыль не взбиралась на такую высоту. Невдалеке послышался скрип колес.

По дороге катились клубы пыли. Слабый ветерок гнал их не спеша, не обгоняя воза, но и не отставая.

— А-а-пчхи! Стой! — послышался голос из пылевого облака. — Пусть пройдет окаянная! А-а-пчхи!

Ветер развеял пыль, и перед Нестерком появилась тощая лошаденка с небольшим возом сена. Наверху сидели два босых деда в посконных рубахах.

Старик, державший вожжи, громко чихал, сгибаясь так, что головой почти касался колен, а второй — с задорно торчащей вперед бородкой — протирал кулаками глаза.

— Очи залепило, как на мельнице! — говорил он. — Вот бисовщина!

— Доброго добра, старинушки! — подошел к ним Нестерко. — Не поедете, случаем, мимо пани Дубовской?

Деды удивленно — откуда тут вдруг человек взялся? — оглядели Нестерка и степенно поздоровались.

— Мы не в ту сторону, сынок, — отчихавшись, сказал дед и перекинул вожжи из руки в руку. — Но тебе удача: к пани поповский возок едет.

— Ехали мы мимо корчмы, — вступил в разговор дед с задорной бородкой, — видим — возок. А около него стоит Кузьма, который в запрошлом году на зимнего Николу погорел.

— Да не на Николу, а в троицын день, — заспорил дед с вожжами, — на Никелин день горел Василь из Лугович. Как раз у него хата за логом, меж двух ракит стояла.

— То не ракиты, — задумчиво возразил второй дед и почесал бородку, — то осинки. А меж ракит дом у кузнеца — прямо от церкви, за Мироном косым.

— Эва! — рассмеялся дед и взмахнул вожжами. — Мирон-то где живет? Возле колодца, а возле церкви его брат, Микола, который на колядах корчмаря Антипа бил.

— Так что ж, старинушки, возок-то поповский? — вмешался Нестерко, поняв, что дедов иначе не остановишь.

— Ась? — взмахнул вожжами дед. — Так я ж и. говорю: едет поп с работником прямо к пани Дубовской.

— Стоит его возок у корчмы, — сказал дед с бородкой торчком, — работник поповский квас пьет. И тут мимо идет Хвоська Гаврилы пасечника, с ведрами…

— Скажет тоже, половину негодного, — рассердился лед с вожжами. — У Гаврилы-то и пчел нет давно. Он их на жеребенка сменял, а жеребенка пан отобрал.

— Так то не у Гаврилы, — почесал бороденку дед, —

У Гаврилы пан отобрал корову, а жеребенка у Игната лысого… Аккурат под троицын день. Тогда еще к бабке Марьянихе сова в хату залетела…

Нестерко опять вмешался в разговор:

— Деды, а деды… Когда возок поповский поедет?