Веселый мудрец. Юмористические повести

Не успел кучер помочь лекарю-ворожею сойти наземь, как дверь дома распахнулась, и слуга, несколько раз пожевав губами, произнес:

— Целую ноги ясновельможного пана Кузьмовско-го!

— То не пан, — сказал кучер, — то лекарь! Протри глаза, дворня!

— Лекарь? — удивился слуга. — У нас, слава богу, все здоровы! — И вдруг тут же, у дверей, свалился, как сброшенный с телеги мешок.

Кучер удивленно поглядел на Нестерка:

— Чего это?

Нестерка наклонился над упавшим, повел носом:

— Пьяный.

В нескольких шагах от входной двери в полумраке прихожей виднелось еще двое слуг. Они сидели на ступеньках ведущей вверх лестницы, опершись друг на друга, и спали. Откуда-то слышался молодецкий посвист, топанье и разухабистая песня:

Ой не сам я трясусь —
Меня черти трясут,
Молодые чертенятки
Подкидывают… Ух-я! Ух-я!

— Трясуну одному пить скучно, — сказал Нестерко кучеру, — вот он слуг и поит.

— Мне тоже идти? — с некоторой робостью спросил кучер, видя, что Нестерко стал уверенно подниматься по лестнице в панские покои.

— Ты иди сзади да повторяй, что, мол, пани Кузьмовская нас ждет.

Панские комнаты были переворочены вверх дном. Из пузатых комодов торчали пустые ящики, тут же на полу лежали вышвырнутые из них груды всякого добра. Стулья, частью переломанные, валялись тут и там. Лужи разлитого вина, осколки и черепки битой посуды густо покрывали пол.

В зале, за длинным столом, перед остатками обильной еды и кучами грязной посуды, восседал один-единственный человек.

В нем с трудом можно было признать дикуличского писаря: новая богатая одежда и трехдневная пьянка сделали Трясуна почти неузнаваемым. Он опух, лицо побурело, бородка стала совсем тощей и походила на торчащее из подбородка шило.

Из угла зала неслись пьяные голоса:

Ой не сам я трясусь..

Двое слуг, обнявшись, пытались выделывать плясовые коленца, но непослушные ноги заплетались. Трясун хохотал:

— А ну, веселее! Эй, хлопы, давай!

Заметив подошедших к столу Нестерка и кучера, Трясун хлопнул в ладоши:

— Хватит, хлопы!.. Это кто ж такие пожаловали?

— От пана Кузьмовского, — поклонился кучер. Трясун ухватился за бородку;

— Что надобно?

— Я лекарь-ворожей, — сказал Нестерко. — Еду к пани Кузьмовской. Мимо проезжал, решил завернуть, посмотреть: не изгнали еще нечистую силу, что пана Кишковского сгубила?

— Эй, хлопы! — крикнул слугам Трясун. — Кучера пана Кузьмовского признаете?

Слуги подошли поближе.

— Он, — сказал тот, что потверже стоял на ногах. — Их кучер.

Второй слуга, придерживаясь за стенку, подошел к окну и заглянул во двор.

— Бричка пана Кузьмовского, — охрипшим от истошного пения голосом произнес он. — В-о-он стоит…

— Пан ворожей, в бричку пожалуйте! — поклонился Нестерку кучер. — Вас ясновельможная пани ждет! Мне из-за вашей милости на конюшне всыпят, ей-богу!

— Не божись, а иди-ка лучше отсюда подобру-поздорову! — цыкнул на кучера Нестерко. — Жди меня внизу!

Хлопец ушел.

— Ворожей…» — рассматривая Нестерка, бормотал Трясун. — Садись со мной, гостем будешь… Где-то я тебя видел, а?

— Может, я пана врачевал? — спросил Нестерко, садясь рядом с Трясуном.

— Я cроду ничем не болел, — усмехнулся писарь. — Глаза твои мне знакомы… Эх, да у всего мужичья глаз одинаково смотрит… Чего ты мне ворожить будешь? Сначала выпей со мной.

— Мне еще к пани Кузьмовской ехать, — сказал Нестерко, — пить не стану. Да и ворожба тогда не пристанет, ежели я пригублю.

— У гостя не своя воля: угощают — кушай, не угощают — не спрашивай! — тоненьким, осипшим голосом закричал Яким. — Пей — и вся недолга! Я третий день пью, и ничего. Вот, — обвел он рукой стол, — почти полный был, от поминок остался. Не пропадать же добру! Сам все и ем.

— От беса это, — покачал головой Нестерко, — всего не съешь, а душу погубишь. Отдал бы еду да питье тем, кто есть хочет.

— Пусть лопну! — закричал Трясун и бросил чарку об пол. — А все мое! Никому ничего! Пей, когда я тебе подношу! Горилку пей, кваса нет. Был квас, да не было вас!

Яким Трясун сунул чарку в руки Нестерку и, чокнувшись, выпил свою. Нестерко огляделся: не видят ли слуги? Но они мирно посапывали в дальнем углу зала. Затем, пока бороденка писаря торчала колодезным журавлем вверх, он вылил вино в блюдо на остатки какой-то еды.

— Выпил? Вот теперь давай ворожи, — засмеялся Трясун. — А еще лучше — давай в карты играть. На деньги, а? Деньги у тебя есть?

Писарь пытался встать, но сумел только опереться руками о стол и слегка приподняться.

— Деньги-то у меня есть, — сказал Нестерко, — только я в карты не играю: это забава панская.

— Видел я где-то тебя, а, ворожей? — снова задумался Трясун. — Ты в Могилеве, в управе, не служил писарем? А у пана Брыцкого не бывал? Вот уж пан так пан… А я, знаешь, лучше пана буду жить. Паны не умеют из мужичья сок выжать. Я прикажу… всем… пусть знают… Я что хочешь могу придумать…

Нестерко приложил палец к губам, а потом поманил Трясуна и шепотом сказал:

— Бесовское наваждение здесь в доме. Пана покойного сгубил бес и тебя сгубит.

Писарь повертел бородкой, спросил недоверчиво: