Весёлый третий

— Что за злые шутки? — кричал Гиндин со стула. — Мишка, ты не проглотил?

— Нет, — сказал Капустин и закрыл рот.

— Чиж! Не у тебя в кармане?

— Нет.

Коробка с кнопками нашлась у самого же Сени, и газета была повешена на стену. Вот тут-то и стало видно и какая шапка, и какая борода, и что она занимает всю правую половину листа.

Когда вошла Нина Дмитриевна, она сказала: «Ох!» — и остановилась у газеты. А все зашумели и засмеялись, потому что все поняли, что Нина Дмитриевна не ожидала такой красоты, потому что она даже не заметила, что забыла поздороваться и положить журнал на стол. А так и стояла минуту, а может, больше, а когда повернулась, то потерла ладонью об ладонь и сказала:

— Ах, как у нас хорошо, ребята. Вроде морозец и пахнет хвоей. И вроде мы все румяные, правда?

— Правда! — закричали ребята.

Вот какая была газета. С ней стало веселее, интереснее, только задачи решать стало трудно. Арифметика совсем не лезла в голову, когда тут такой Дед-Мороз и пахнет хвоей.

Капустин дольше всех вздыхал над задачкой и глядел на газету. И, кажется, совсем забылся, серебряная борода, наверно, его прямо приколдовала, потому что он так на нее засмотрелся, что ручка у него выкатилась из ослабевших пальцев и покатилась по парте. Он схватил ее уже на коленях.

У Шурика задача тоже не решалась, а вместо этого получились стихи:

Здравствуй, Дедушка Мороз,
Что ты нам в мешке принес?

Он показал их соседке Вере. Она подумала и написала на той же промокашке:

Ничего я не принес,
Отвечает Дед-Мороз.

«Как это ничего, а мешок?» — написал на другой стороне Шурик. Тут Нина Дмитриевна отобрала промокашку, а Шурик стал решать задачу. Лопаты, лопаты… в первой бригаде лопаты, во второй, в третьей, и не поймешь, сколько всего лопат. Наконец получилось.

— Восемнадцать! — прошептал Шурик Деду-Морозу.

— Ты что? Двадцать три, — удивилась Галя Савчук.

— Тихо, тихо, — сказала Нина Дмитриевна, но было уже поздно.

«Как же так?» — думал Шурик и глядел на Деда-Мороза. А тот подмигивал своим хитрым веселым глазом, мол, соображай, Чижов, что к чему. И Шурик сообразил: конечно, двадцать три, потому что он забыл прибавить пять лопат, про которые узнал в первом вопросе. Он их быстренько прибавил и — все в порядке, задача решена. Так-то, Дедушка Мороз, мы соображаем, когда надо.

На перемене все снова стояли у газеты, и многие потирали руки, как Нина Дмитриевна. Снова читали поздравления. Вот сорока с круглым черным глазом держит в клюве телеграмму и просит Веру, Шурикову соседку, научить ее тараторить. Вера — первая мастерица трещать, а бедная сорока двух слов связать не умеет.

Все смеялись, только Вера сказала сердито прямо в черный сорочий глаз:

— Ничего я не первая. Олька первее.

И для Оли была телеграмма. От Буратино: «Олечка-Шмелёвочка! Будь добренькая-предобренькая, отдай свои кляксы. Я поступаю в школу, а какой же первоклассник без клякс? Отдай, прошу очень-преочень». А дальше были веселые карикатуры про драчунов и лентяев, а Дед-Мороз лукаво щурился: как, мол, узнаете себя?

А Шурику казалось, что Дед-Мороз говорит: «Так-то, Чижик, в другой раз не будь разиней».

Удивительная это была газета.

И вот на другой день, как только ребята вошли в класс, они увидели, что вместо левого угла газеты, где была хрустящая, с инеем, Дедова рукавица, которая держала развязанный мешок, из которого сыпались разные шутки, телеграммы и эти… эпиграммы, так вот вместо этого угла не осталось уже ничего почти до самой нижней кнопки.

Что тут началось!

Все завыли, закричали, сестры Савчук заревели в два голоса. Кто это, кто посмел, кого толкнула черная зависть?

— Это пятый! — крикнул Гиндин. — Тунеядцы, бездельники! Вот это кто!

— А-а! — подхватили ребята. — Не жди пощады!

Пятый «А» занимался в этом классе в первую смену, и на противоположной стене у них тоже висела новогодняя газета. Но что это была за газета? Какая-то наляпанная краской елка. На нее просто было тошно смотреть после Деда-Мороза.

— Не жди пощады! — завопила толпа своему отсутствующему противнику — пятому классу — и ринулась… нет, не к этой елке, это просто тьфу, а не елка. Они ринулись к стенду, где красиво и строго было написано «А. П. Чехов» и с портрета смотрело тоже красивое лицо в пенсне и с бородкой. Первым заскочил на парту Гиндин, нет, кажется, Сковородкин, а потом уже все остальные, и уже нельзя было разобрать, кто первый дернул за бумагу, только она упруго хрустнула и двумя половинками отделилась от стены. Одну минуту шла расправа: бумага гремела, шуршала над головами ребят и скоро затихла и легла смятыми клочками на полу. Тут только все опомнились и увидели, что Нина Дмитриевна была уже у своего стола.

И что же оказалось? Оказалось, что вот это — Нина Дмитриевна кивнула на клочки бумаги — возмутительный факт.

— А они-то! — закричали ребята и показали на свою газету, но Нина Дмитриевна даже не повернула головы.

— Возмутительный факт, — продолжала она, — который никогда раньше не имел места в школе.

— Как не имел? Они первые!