Веселыми и светлыми глазами

— Пора на работу. Хватит валяться. А вид у тебя хороший. Прекрасно выглядишь. Как невеста.

— Что ты, Саша?!

— Честное слово! Молодцом!

— Ты все шутишь! А помнишь, Саша, как в сорок втором, в блокаду? Помнишь, как ты тогда ко мне приходил? Это было в феврале месяце, в самый страшный месяц. Я тогда тоже лежала. А ты пришел, помнишь?..

Был февраль. Она знала, что конец февраля, но не знала, какой день. В квартире было темно и тихо. Как в колодце. День назад соседка принесла воды, налила в кружку. Вода замерзла. Она брала кружку и чувствовала, как тяжела кружка, но вода не плескалась и не лилась. Она пыталась продавить лед пальцем, но не могла. Ничего не получалось. Она опускала кружку на стол, и кружка ударялась гулко и тупо — бум! Она закрывала глаза и будто проваливалась куда-то и лежала так, не в силах убрать руку со стола. Кажется, засыпала или просто дремала, но даже и во сне, если только это был сон, постоянно чувствовала и думала, что хочет есть, есть, есть…

Она услышала, что стучат в дверь. Редко и глухо. Но не было сил встать и открыть. И она не хотела вставать. Она умирала. А там все стучали и стучали. Притихали, устав, и опять начинали стучать. Она села, потом сползла с кровати. Как-то добралась до двери и открыла.

— Аня! — он подхватил ее. — Здравствуй.

— Здравствуй.

Он помог ей добраться до кровати.

— Попал под обстрел, — сказал он. — Почти у твоей парадной. А через весь город прошел — ничего. Угловой дом разбили…

Он еще что-то говорил ей, но она не слушала. Она, кажется, даже не слышала.

— Саша, вон там мышь бегает, — сказала она. — У нее там норка. Я видела, как она выходит и бегает по кровати. Поймай.

— Где?

— Вот здесь. Поймай.

— Мышь — это хорошо. Такая примета есть. Если мышь в доме, ничего с домом не случится. Не разбомбят. Ничего. Такая примета есть. Будем жить, Аня. Крепись. А я конины принес. Надо сварить. Холодно у тебя.

— Нет дров…

— Давай топор. Где у тебя топор? — Он вышел на кухню, и она слышала, как он рубит. Что он там рубит? Ударит несколько раз, и становится тихо. Потом снова удар. Один, другой. И снова начинает рубить. Раз-два… Раз-два… Он принес несколько досок и бросил возле печурки.

— Стол разрубил. — Он посидел у ее ног и снова пошел на кухню. Принес еще несколько досок. Потом еще… Они ели… Пили чай с солью. По щепотке соли. Потом он ушел.

А вскоре его принесли и положили возле печурки. Он лежал на полу. Он не мог подняться, и никто его не мог поднять.

— Ничего, — говорил он. — Мышка-то бегает… Я немного ослаб. У тебя дом счастливый, Аня. Будем жить! Будем!..

— … Это было в феврале месяце, в самый страшный месяц. Я тогда тоже лежала, а ты пришел, помнишь? — спросила Анна Ивановна.

— Нет, — задумался, нахмурился. Помешивал в стакане ложечкой. — Не помню. Уже забывать стал. Сколько лет прошло.

— А ты тогда спас меня, Саша.

— Не надо. Оставь! — он поморщился. — Ну что ты при ребятах такое говоришь. Подумают невесть что. Они этого не видели, не знают, и слава богу. И не надо. А были ведь и получше дни. Давай их вспоминать.

— И хорошее было. Всякое было. Такая большая жизнь прожита.

— Почему «прожита»?

— Да куда уж нам! Все позади! Смотри, какие верзилы выросли!

— Нет! С этим я, Анна Ивановна, не согласен! Мы с тобой еще поживем и поработаем. Я думаю жить и жить. Жизнь мне еще совсем не надоела. Годы идут, летят они — это верно. И чем старше становишься — тем быстрее летят. Но уходить я не собираюсь. Рано. Мы с тобой еще многое можем сделать!

— Саша, но ведь тебе всего два года до пенсии!

— Что ж такого! Я еще поработаю, потружусь. Хоть у меня должность не ахти какая. Но без завода я не могу. Нет меня без него. Всю жизнь я с коллективом, работал в коллективе, жил, и по-другому я не могу. Не могу!

Они оба задумались, отодвинув стаканы. Молча и туманно смотрели в пространство. Анна Ивановна подперла голову рукой. Затем вздохнула.

— А вы шли бы, ребята, погуляли. Смотрите, какая погода. Здесь вам неинтересно. А мы с Сашей еще посидим, поговорим…

— Верно, — согласился дядя Саша. — Идите…

Мы вышли на улицу.

В стороне залива засыпал день.

Небо там синело, как стекло громадной витрины. Мы тихо шли по широкому проспекту. Постепенно, незаметно гасло небо, как гаснет в театре свет. Но темнота так и не наступила, сгущалась синь и лишь подворотни домов стали черными.

— Мне кажется, что я по вечерам не гуляла больше года, — сказала Инна. — Город совсем другой. Какой-то очень чистый. И большой. И такой удивительно красивый. Не хватает только музыки.

— Верно, — согласился я.

Мы бродили, пока Инна не озябла.

— Знаешь, давай куда-нибудь зайдем, погреемся, — предложила она. — И музыку послушаем.

Мы зашли в кафе «Север».