Весеннее равноденствие

Даже хорошее вино не должно перестаиваться. Поэтому Инна Александровна принимала энергичные меры, чтобы перебросить через трещину мостик с перильцами и перемахнуть в мир супружеского счастья.

Но соседям по работе не было суждено соединиться и в таком важном пункте, ибо это, Как известно, требует согласованных действий. А их разделяло три десятка лет разницы в возрасте, а главное — принципиальные разногласия в гастрономических привычках.

Как знать, может быть, доброе и одинокое на данный момент сердце Инны Замараевой с присущей всем женщинам жалостью к ближнему и решилось бы согреть душу старшего научного сотрудника, облеченного кандидатской степенью. Но мысль, что при этом остаток дней придется питаться в основном овощами, да еще в сыром виде, делала этот союз невозможным и более того — бессмысленным.

Управившись с поливитаминами, Петр Петрович поглядел на часы и привычным движением включил транзистор.

— …начинаем производственную гимнастику! — зазывно прозвучало из транзистора.

Старший инженер Инна Замараева, старший экономист Розалия Строкина и старший техник-лаборант Славка Курочкин гуськом потянулись к стеклянной двери в алюминиевой обвязке, элегантно вмонтированной в кладку силикатных блоков.

Петр Петрович Восьмаков снял пиджак, поправил цветные подтяжки и приготовился к ходьбе на месте.

— И… раз… и… два. Дышите глубже!.. И раз… и два… — повелительно неслось из транзистора.

Повинуясь этим командам, Восьмаков глубоко дышал, поднимал и опускал руки, приседал, делал полуобороты направо и налево, сгибал позвоночник и напрягал брюшной пресс.

В коридоре за стеклянной дверью Инна Замараева и Славка Курочкин обсуждали игру Софи Лорен в последнем кинофильме и возможных кандидатов на футбольный кубок.

Очкастая Розалия Строкина что-то сосредоточенно считала на логарифмической линейке и все время сбивалась. Ей мешала размахивающая за стеклом костлявыми руками фигура Петра Петровича Восьмакова, задорный басок Славки Курочкина, сигарета Инны и мысль, что сегодня у ее благоверного день получки и он опять заявится домой навеселе.

Розалия Строкина была слабовольна. У нее не было такой фантастической целеустремленности, какой обладал Петр Петрович Восьмаков. При одной мысли о гимнастике у Строкиной сразу портилось настроение.

В шестьдесят лет Петр Петрович был крепок телом, как мореный дуб, и тверд душой. Летом он систематически играл в теннис и по утрам пробегал двухкилометровую дистанцию. Осенью регулярно ходил в туристские походы, а зимой отдавался лыжам и конькам.

Он не курил, пил только кофе и «Ессентуки» одиннадцатый номер. Прожитые годы не наградили его ни лысиной, ни брюшком, ни склерозом сосудов. У Петра Петровича были пышные благородные седины, сухое лицо с морщинами средневекового доктора теологии и гибкая талия, хотя он уже тридцать лет занимался сидячей научной работой.

Строкина не могла себя заставить играть не то чтобы в теннис, а в элементарный бадминтон. Кроме того, она обожала сдобные пироги, запеканку из лапши, пирожные и ванильные вафли.

Поэтому Петр Петрович Восьмаков был худ и строен, как мумия Тутанхамона, а Розалия Строкина походила на мешок с хлопчатником.

Восьмаков, будучи в прошлом четырежды женат (по справке Инны Замараевой), не имел детей, а старший экономист Строкина плодоносила, как орошаемый приусадебный участок. В двадцать семь лет у нее были уже дочь, двое погодков-сыновей и, на радость мужу, она знала, что в положенное время у нее опять будет прибавление семейства.

— Славик, ты мне обсчитаешь ведомость по расходу нерудных? — попросила Строкина старшего техника-лаборанта.

— Конечно, обсчитаю, — с готовностью откликнулся Курочкин.

Старший техник-лаборант никогда не отказывался помогать в работе. Поэтому стол его был завален грудами бумаг, принадлежащих всем работникам сектора. Славке это было очень удобно. Инне Курочкин говорил, что считает для Строкиной, а Строкиной сообщал, что «кропает» ведомость для шефа. Шефу же жаловался, что весь сектор свалил на него работу и ему некогда даже дыхнуть, не говоря уже о выполнении возложенных на него, как на старшего техника-лаборанта, прямых обязанностей. Такое положение позволяло Курочкину заниматься единственно, с его точки зрения, нужным делом — готовить уроки, поскольку Славка экстерном собирался сдать на аттестат зрелости, а затем поступить в энергетический институт.

О Славкином методе в секторе были хорошо осведомлены и тем не менее подкладывали ему на стол бумаги и просили помочь. Это создавало иллюзию, что работа делается. Потом, когда приходил срок, когда шеф нависал грозовой тучей, всегда можно было отыскать на Славкином столе необсчитанную ведомость по нерудным, изругать для отвода души этого лентяя и дармоеда и, разозлившись, управиться с ведомостью раз в пять быстрее обычного.