Весеннее сумасшествие

Я лишь махнула рукой и отправилась спать. Почему меня никто не принимает всерьез? Одно утешение — Сашка, который неожиданно решил меня поддержать. Интересно, а что бы посоветовал мне Макс? Что он вообще сейчас делает? Спит или читает? Один ли он или, как предположила Светка, женат? И мысли мои от преступления плавно перешли совсем на иное… На следующий день занятия заканчивались рано. Девчонки отправились гулять, а я пошла домой. Не то, чтобы я всерьез рассчитывала на появление Макса, но мысль, что он может прийти и не застать меня, казалась ужасной.

Дома я прежде всего сменила воду подснежникам. Они, бедняжки, уже немного увяли. Как они прекрасны и как короток их век! Как короток век многих прекрасных вещей! Меня нередко терзали подобные мысли, и результат был всегда один — я пыталась продлить существование хрупкого совершенства, запечатлев его. Причем никогда еще мне этого по-настоящему не удавалось, но каждый раз думалось, что вот теперь, наконец, удастся.

Букетик образовывал полупрозрачное голубое облако, парящее над вазочкой, поэтому я взяла кисти и акварелью зарисовала его. Но это было неправильно! Ведь, если вглядеться, видишь вовсе не облако, а множество тончайших деталей: тычинки, пестики, лепестки. Я достала остро отточенные карандаши и на другом листе бумаги принялась скрупулезно передавать изящество и разнообразие отдельных цветков.

Однако через некоторое время руки мои опустились, горькие мысли заставили бросить карандаш. Какою глупостью я занимаюсь! Ну, закончу свою кропотливую работу — разве она будет отражать то чудесное, ради сохранения чего я готова отдать полжизни? Ведь в реальности обычный букетик одновременно заключает в себе все: он и единое целое, то самое парящее облачко, и совокупность индивидуальностей, которые хочется разглядывать до бесконечности, находя новые и новые детали. Вот и я должна в одной картине дать зрителю возможность увидеть обе эти ипостаси. Но вместо этого я, как все бездарности, штампую примитивные суррогаты. Зачем я вообще поступила в Академию, почему меня туда приняли? Художник, лишенный таланта — самое жалкое явление, какое только можно вообразить. А поскольку не рисовать я не в силах, значит, всю дальнейшую жизнь проживу в роли этого нелепого существа. За что меня так наказывают? Зачем мне дали непреодолимую страсть и неумение ее удовлетворить? Что мне делать?

Я поспешно отодвинула листы, чтобы не замочить их слезами. Девчонки уверяют, что я плачу вовсе не тогда, когда это полагается. Не знаю. Я же не нарочно это делаю, оно само! Вот и теперь мои слезы снова пришли некстати, поскольку дверь отворилась, и на пороге появился Макс.

— Я стучал, — заметил он, — но никто не отвечает. Боже мой, Машка, в чем дело?

Я не смотрелась в зеркало, но и без того знала, что глаза у меня теперь красные, лицо пятнистое, а нос распух. Хотя какая разница! Все равно такую бездарь никогда и никто не полюбит.

— Так что случилось?

Я молча указала на рисунки. Макс внимательно изучил первый, затем второй.

— Это твое? — уточнил он.

Я кивнула. Он снова уставился на листы.

— А что, тебе после этого обязательно плакать? Конечно, результат того стоит, но все же…

Я, захлебываясь слезами, попыталась все объяснить. Брови Макса постепенно поднимались, уголки губ разъезжались, и, наконец, улыбнувшись, он проговорил:

— Так ты действительно такая дурочка? Или это гордыня? То, на что ты претендуешь, умеет делать только Господь Бог.

Слезы мои высохли от изумления.

— Гордыня? — повторила я. — Ты думаешь, я не должна хотеть… то есть не имею права… я никогда не думала…

— Хотеть ты имеешь право, но малая толика смирения при этом не помешала бы. По-твоему, все на свете художники бездарны?

— Конечно, нет!

— Но ведь ни один из них не передал все без исключения свойства натуры.

— Зато они передали нечто свое!

— Ты тоже. Ну, вот и успокоилась. Нервы надо беречь даже в семнадцать лет. Или у тебя какие-то неприятности? — Макс нахмурился. — Погоди… эта ваша девочка, выпавшая из окна… судя по всему, она не была твоей близкой подругой? Ты из-за н е е переживаешь?

Я пожала плечами.

— Сама не знаю. Хотела бы я знать, кто ее убил.

— Я думаю, милиция это скоро выяснит и сообщит вам. Но разве она не выпала сама?

— Нет. Ее вытолкнули. Кстати, ее единственным врагом считаюсь я.

Я подробно рассказала Максу, что и как. Он слушал серьезно и вдумчиво, затем прокомментировал:

— Да, теперь я понимаю. Ты действительно попала в переплет, но я надеюсь, все кончится хорошо. В милиции все-таки сидят не круглые идиоты, они найдут настоящего убийцу.

— А может быть, его раньше найдем мы с Сашкой! — похвасталась я.

— С Сашкой? — повторил Макс. — Ну-ну. Мне он не показался семи пядей. Хотя тебе лучше знать.

— Он считает, Марго мог вытолкнуть только тот, кому она доверяла, — не желая переходить на обсуждение Сашкиного ума, продолжила я.

— Почему?

— Потому что, когда убийца подошел, она не обернулась.

Мой собеседник хмыкнул.