Весенней гулкой ранью...

— Я люблю Россию. Она не признает иной власти, кроме Советской. Только

за границей я понял совершенно ясно, как велики заслуги русской революции,

спасшей мир от безнадежного мещанства.

Ему нравится, что озлобленные "бывшие" называют его "большевиком",

"чекистом", "советским агитатором"…

Как же все это вяжется с "Москвой кабацкой"?

Да, там, "у нас", неимоверно трудно. Его сердце обливается кровью при

одном воспоминании о бесхлебных полях, о голоде, о разрухе… Но Ленин,

большевики делают все, чтобы побороть невзгоды, наладить жизнь…

А он, поэт России, сын крестьянина, все еще сердцем не оттаял: "Ты,

Рассея моя… Рас… сея…"

Все еще: "Захлебнуться бы в этом угаре, мой последний, единственный

друг". Это уже написано здесь, на чужбине…

О том ли, о том ли он пишет? Кому это надо? Да и вообще — его поэзия,

его душа нужны ли?

И это одиночество… "Господи! Даже повеситься можно от такого

одиночества…", "Очень много думаю и не знаю, что придумать", "…Я впрямь

не знаю, как быть и чем жить теперь…".

Не эти ли тоска и отчаяние в неуютном номере парижской или нью-йоркской

гостиницы вылились в пронзительно-откровенные и беспощадные строки:

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Наверно, в такой же тяжелый час к Эдгару По являлась неуклюжая черная

птица, чтоб провещать поэту хриплым карком зловещее: "Больше никогда".

К Александру Блоку "из ночи туманной" подходил, шатаясь, "стареющий

юноша", шептал пошлые слова и, нахально улыбнувшись, исчезал. Не менее

загадочный и отвратительный гость приходит в гостиничный номер:

Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

Он многое знает, этот незваный пришелец. Ему доподлинно известна жизнь

какого-то забулдыги, скандального поэта.

Как будто мутное увеличительное стекло наводится на стихи "Хулиган",

"Исповедь хулигана", "Не ругайтесь. Такое дело!", "Я обманывать себя не

стану…", "Пой же, пой…". "Уличный повеса" превращается в "прохвоста",

"озорной гуляка" — в авантюриста "самой высокой и лучшей марки".

В книге, которую читает черный человек, "много прекраснейших мыслей и

планов". Но они его не интересуют. Он пришел, чтобы выискать на ее страницах

самое гадкое, низкое…

Пожалуй, ни в одном произведении Есенин не вынимал себя "на испод" так, как это сделал в "Черном человеке". Тут слова не просто "болят", они

кровоточат, они до краев наполнены невыносимой мукой. Вот оно — "рубцевать

себя по нежной коже". Вот она — "кровь чувств".

В письме Есенина из Нью-Йорка есть такие строки: "…Молю бога не

умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно…"

В "Черном человеке" на какой-то миг он умер душой к своему искусству, к

своей поэзии. "Золотая словесная груда" превратилась в "дохлую томную

лирику". Об этом хрипит навязчивый незнакомец. Но поэт не может принять

страшный приговор:

Я взбешен, разъярен.

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу.

Удар по черному человеку — это удар по тому "шарлатану" и

"скандалисту", что водит дружбу с проститутками и бандитами, заливает глаза

вином.

"Ты сам свой высший суд…" — сказал Пушкин.

Трость, брошенная поэтом, разбивает не только комнатное зеркало, но и

окно "Москвы кабацкой".

"Черный человек" — поэма перелома в духовной драме Есенина.

— Ничего ты не понял, Толя, — такие слова поэт не зря сказал

Мариенгофу, когда тот, прослушав поэму, заговорил об "андреевщине", "дурном

вкусе"…

3

Основа "Черного человека" имеет в русской литературе свою традицию.

Обратимся, например, к пушкинскому "Воспоминанию":

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Или к признаниям одного из интереснейших поэтов пушкинского созвездия.

Насколько мне известно, они в связи с есенинским "Черным человеком" не

вспоминались.

"Недавно я имел случай познакомиться с странным человеком, к_а_к_и_х

м_н_о_г_о! — сообщает этот литератор. — Вот некоторые черты его характера и

жизни. Ему около тридцати лет. Он то здоров, очень здоров, то болен, при

смерти болен. Сегодня беспечен, ветрен, как дитя; посмотришь завтра -

ударился в мысли, в религию и стал мрачнее инока… В нем два человека: один

— добр, прост, весел, услужлив, богобоязлив, откровенен до излишества, щедр,

трезв, мил; другой человек… — злой, коварный, завистливый, жадный…

мрачный, угрюмый… недовольный, мстительный, лукавый, сластолюбивый до

излишества, непостоянный в любви и честолюбивый во всех родах честолюбия.

Этот человек, то есть черный, — прямой урод. Оба человека живут в одном

теле… Дурной человек все портит и всему мешает: он надменнее сатаны, а

белый не уступает в доброте ангелу-хранителю. Каким странным образом здесь

два составляют одно, зло так тесно связано с добром и отличено столь резкими