Весенняя песня Сапфо

Сапфо с интересом посмотрела на юношу – как бы тот ни скромничал, но было заметно, что Фаон пил вино не в первый и, пожалуй, даже не в сотый раз в своей жизни. Фаон делал это совершенно спокойно и красиво, совсем по-взрослому, сохраняя несколько торжественное выражение лица.

Интересно, где, когда и с кем он учился искусству застольных возлияний?

Даже угрюмый Эпифокл, глядя на лучезарного юношу, гордого тем, что его воспринимают как равного, впервые за время завтрака улыбнулся.

– Хм, когда я знал только твои стихи, но не знал, Алкей, тебя лично, я был уверен, что ты – старый пьяница и в жизни только тем и занимаешься, что хлещешь фалерн целыми бочками и валяешься пьяным в канавах, – проговорил Эпифокл, и окружающие, в том числе и сам Алкей, дружно рассмеялись, потому что прекрасно поняли, что философ имел в виду.

В самом деле, у всякого, кто хорошо был знаком с творчеством Алкея, создавалось ощущение, что для него все времена года и явления природы существовали лишь для того, чтобы нашелся повод напиваться до полного бесчувствия.

Если шел снег, а в реках застывала вода, то Алкей советовал всем, чтобы не замерзнуть, упиваться допьяна горячим вином, зарывшись с подружкой или с дружком в мягкие подушки. Если светило жаркое солнце, поэт рекомендовал читателям не забывать в течение дня освежаться молодым, прохладным вином. В дождливую осень вино следовало пить постоянно, не пропуская ни дня, чтобы прогонять тоску, а весной – для того, чтобы в душе каждого человека тоже зажурчали веселые ручейки.

Если верить Алкею, утром только вино могло помочь мгновенно взбодриться, а ночью – крепко заснуть. На корабле его следовало принимать, как лекарство от качки. Пешеходу необходимо всегда держать вино во фляжке на ремне и следить за его убыванием с такой же тревогой, как за потерей сил у спутника… И так далее, и так далее – журчащим, хмельным потоком стихов.

При этом все близкие друзья Алкея прекрасно знали, что сам поэт потреблял в умеренных количествах и только самые дорогие, редкостные вина, которые ему присылали на пробу с греческих островов в бутылках с особым клеймом. Алкею была важна в поэзии сама «идея вина» гораздо больше, чем этот напиток на губах.

Не предавайся, друг мой, огорченью,
Себе в тоске мы пользы не найдем.
В одном есть лучшее спасенье —
Упиться допьяна вином[10]

,—

с готовностью прочитал Алкей свои знаменитые строки, обращаясь к Фаону и радуясь, что с появлением этого стеснительного юноши откуда-то словно само собой пришло живое, непринужденное веселье.

– Друг мой, а ведь смотреть на тебя – это даже еще приятнее, чем пить вино, – щедро прибавил Алкей, улыбаясь и без стеснения разглядывая красавчика Фаона.

Сапфо невольно почувствовала укол ревности.

Да, конечно, она понимала, что сын маленькой Тимады на редкость хорош собой и, разумеется, может и должен нравиться окружающим. Но не до такой же степени!

Она была не готова к тому, что юноша так молниеносно и откровенно привлечет к себе всеобщее внимание.

Казалось, все женщины и мужчины, о чем бы они ни переговаривались между собой за столом, буквально не сводили с Фаона взволнованных глаз и невольно обращали все свои речи именно в его сторону.

Даже Эпифокл, отставив в сторону тарелку с недоеденной полентой, теперь занимался тем, что, хмыкая, в упор рассматривал юного гостя, который уже перестал смущаться. Теперь Фаон с завидным аппетитом уплетал зажаренную на углях рыбу, заедая ее зелеными листьями салата.

Или все это Сапфо только казалось?

Признаться, на некоторое время и она сама отвлеклась от оживленной беседы, завязавшейся между Дидамией и Глотис, а все свое внимание употребила на то, чтобы, наоборот, стараться… не смотреть в сторону Фаона.

Сапфо мысленно приказала себе: как бы велико ни было искушение любоваться оживленным и свежим, как весенний день, лицом юноши, но она – хотя бы одна из всех! – должна глядеть в другую сторону. И тут же стало ясно, что нужно найти в себе поистине неземные силы, чтобы справиться с такой задачей.

Даже глядя на Дидамию, возле которой в вольной позе возлежал сын Тимады, она боковым зрением улавливала немного угловатые, порывистые жесты Фаона, его улыбающееся лицо, по-детски сияющие любопытством глаза.

Сапфо время от времени даже мерещилось, будто это она сейчас на самом деле сидит с Фаоном совсем близко, почти вплотную, ближе всех остальных…

Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит[11]

,—

выплыла откуда-то из внезапной тишины строка нового стихотворения.

Да, ближе всех, прекраснее всех…

Но почему так вспыхивает душа, когда сквозь эту тишину до нее вдруг доносится восхитительный, озорной смех Фаона? И почему в комнате внезапно сделалось так тихо, если Дидамия все время открывает рот и, по всей видимости, о чем-то увлеченно рассказывает гостям?