Весенняя река. В поисках молодости

По письмам Казиса было видно, что в Берлине ему стало невыносимо в духовном и материальном смысле. Он все чаще упоминал о возможном возвращении в Литву, хотя здесь его ждала тюрьма. Перед возвращением он собирался заехать в оккупированный Вильнюс, поработать в библиотеке Литовского научного общества. «Я готовлюсь к длительной и большой работе по истории литовской культуры, — писал он. — Так что могу задержаться до осени. Кроме того, весна — самая неприятная пора для выполнения национального долга в каторжной тюрьме. Но в конце мая — прощай Берлин».

Может быть, Казис решил вернуться в Литву частично потому, что я несколько раз говорил о нем с профессором Вацловасом Биржишкой. Он принял близко к сердцу трагическую судьбу молодого писателя-эмигранта и, насколько я понял по его намекам, готов был помочь ему. Об этом я, разумеется, сообщил Казису, который написал: «Передай ему сердечную благодарность и извинения. Скажи, чтобы он не тратил на меня время».

Нам было совершенно ясно, что новый номер «Третьего фронта» совсем не понравится Казису. Культ «парня», который, как я отмечал, появился в основном под влиянием поэзии и прочих сочинений Казиса, совершенно испарился. Марксистская литература, которую мы все теперь читали, разъяснила нам структуру общества, классовую борьбу, задачи литературы. На нас все сильнее влияли советские книги и газеты, которые мы где-то доставали и жадно читали. Мы прекрасно знали, что на всем земном шаре кипит жестокая классовая борьба, что обострились противоречия между трудом и капиталом, что начался экономический кризис и во всех городах капиталистического мира растет число безработных. Проходят демонстрации и яростные сражения с работодателями. В Каунасе мы тоже видели толпы безработных, целыми днями стоящих у дверей биржи труда или фабрики; мы видели крестьян, потерявших землю, которые на вокзале ждали поездов в далекую Бразилию, и чувствовали на своей шкуре, что жизнь тяжелей с каждым днем, что в средние и высшие школы все реже попадают дети рабочих и бедных крестьян. Мы знали, что теперь хорошо живется лишь крупным чиновникам, дельцам, бизнесменам, спекулянтам, а население нищает. Нам уже казалось бессмысленным наше прежнее требование того, чтобы литература была вообще левой, чтобы она стояла над партиями.

Но главная беда «Третьего фронта» и его сотрудников была в том, что они, всей душой сочувствуя трудящимся, их тяжелому экономическому положению, искренне желая им помочь и даже понимая, что единственный выход — свержение буржуазного строя, не были связаны прочно с рабочими и крестьянами. У них не было связи с Коммунистической партией, которая тогда руководила из подполья борьбой трудящихся за свое будущее.

В 1931 году в Москве начали издавать литературный, политический и общественный журнал «Приекалас» («Наковальня»). В нем участвовали руководящие деятели Коммунистической партии Литвы, а также группа писателей и журналистов, сидящих в литовских тюрьмах или живущих в Советском Союзе. С одним из них — Пранскусом-Жалёнисом^[79]

 я познакомился лишь после Великой Отечественной войны, хотя он когда-то тоже учился в Мариямполе. Уже после закрытия «Третьего фронта» я читал его сборник стихов «Бурные силы», изданный в 1932 году в Минске, и эти революционные стихи понравились мне. В годы нашего тесного знакомства я убедился в том, какой это честный человек, вдумчивый литературный работник. Но в то время наши отношения с «Наковальней», которую редактировал Пранскус, складывались неудачно, просто курьезно.

«Наковальня», придерживаясь тогдашних указаний о тактике в отношениях с так называемыми правыми социалистами, без оглядки нападала на «Третий фронт». В этом журнале появился целый ряд статей, которые в какой-то степени правильно критиковали идеологическую непоследовательность «Третьего Фронта», политическую незрелость, оторванность от борьбы трудящихся. Но в этих статьях, часто написанных развязным тоном, «третьефронтовцев» громили и за то, что они участвуют в легальной печати, их обвиняли в несуществующих грехах, о них распространяли всяческие небылицы. Поэтому критика «Наковальни» заставляла нас серьезнее относиться к своей работе, а с другой стороны, раздражала и возмущала незаслуженными придирками, к тому же очень грубыми.

В то время, как печать фашистской Литвы атаковала «Третий фронт» и поносила его, когда цензура безжалостно марала и уродовала его, «Наковальня», вместо того чтобы правильно оценить создавшееся положение, отталкивала нас. Мало того. Буржуазная литовская печать то и дело перепечатывала критику «Наковальни», и фашисты получали лишний случай позубоскалить над нашей деятельностью. Наше положение и впрямь становилось трагичным. И лучшие сотрудники журнала не растерялись, не ушли в фашистский лагерь (кроме одного Райлы) только потому, что они искренне верили в великий идеал социализма, в правильность пути Советского Союза, читали советские газеты и книги.