Весенняя река. В поисках молодости

Меня, по правде говоря, интересовало не столько его творчество, сколько сам автор. При каждой встрече он рассказывал о своих бедах и о тщетных попытках прилично устроиться. Его беспрестанно преследовали большие и мелкие несчастья, как выходило по его рассказам.

Было интересно узнать что-нибудь из его жизни, и он рассказал мне свою историю, в которой, возможно, была часть правды, но хватало и вымысла.

— Мне еще не было девятнадцати, когда я добровольцем пошел в литовскую армию, — рассказывал он. — Очень уж мне хотелось походить с погонами, в сапогах, в шинели. Пока я служил в армии, нашел чертовски красивую девушку. Как только получаю увольнительную — гуляем, разговариваем, а в укромном месте и целуемся. И вот однажды эта девушка как в воду канула. Я и туда, и сюда, и там, где она жила, ищу, даже ее брата нашел, — все как один: «Не знаем, не слышали». Я уже почти позабыл красавицу, как вдруг получаю от нее весточку. Так, мол, и так, все хорошо, живу в Вильнюсе, все у меня есть, только без тебя мне плохо. Приезжай, мол, в Вильнюс, и мы поженимся. Квартира есть, работы тут сколько хочешь — и на железной дороге, и на фабрике.

Я и так и сяк думаю, и все перед глазами эта девушка — высокая, белокурая, губы толстые, красные, сердце тает от одних воспоминаний… После долгих сомнений я бросил литовскую армию, переоделся в штатское и перебежал через границу.

До Вильнюса добрался, нашел свою красавицу, собираюсь создавать счастливую жизнь, и тут меня цапнула польская охранка. «Ага, говорит, значит, через рубеж из Каунаса пришел. Знаем, чего тебе надо, — литовская власть прислала тебя шпионить!» Я и плачу, и говорю, что ничего подобного, а они за свое. «Можем тебя расстрелять, говорят, и комар носу не подточит». Держали меня в тюрьме, голодом морили, и днем и ночью допрашивали и наконец говорят: «Вернешься в Литву и будешь собирать для нас сведения. И никуда от нас не сбежишь. В Литве у нас есть свои агенты, они за тобой последят, и, если будешь увиливать, тебе крышка».

И что ты думаешь? Привезли меня к демаркационной линии и пустили ночью в сторону Литвы. В Литве меня арестовали, а я только этому рад. Отвезли меня в Каунас, допрашивали… «Ага, — говорят мне в литовской охранке, — из армии убежал. Это первое. Во-вторых, тебя поляки завербовали. В-третьих, вернулся в Литву шпионить. Знаешь, что за такие делишки тебе пуля в лоб? Знаешь?» — «Знаю, говорю, как не знать».

Держали меня долго, допрашивали, били, потом надоело им, они и говорят: «По-польски умеешь?» — «Умею». — «Хорошо, пошлем тебя в Сувалкский край. Поедешь в Варшаву и свяжешься с нашей агентурой. Будешь делать, что они тебе прикажут. А если нет — пуля в лоб, понял?» — «Понял, говорю, как тут не понять».

Снова доставили меня к линии и, дождавшись темной ночи, отпустили. Забрался я в какое-то болото, промок, продрог, сел на какой-то пенек и думаю: «Будь что будет, а больше в Польшу не пойду. В Литве я родился, в Литве и умру…» Сижу, плачу, а уж светает. Я-то знаю, откуда пришел и куда идти, чтобы вернуться в Литву. Встал и иду, по сторонам посматриваю. Видно, я еще не успел оказаться в Польше. Гляжу, а литовские часовые кричат, чтобы я остановился. Остановился, поднял руки. Они подивились, что я тот самый, которого накануне должны были перебросить через границу. Снова доставили меня в Каунас, и теперь уже — без жалости, пожизненное заключение. Будь я тогда совершеннолетним, меня бы, пожалуй, расстреляли. Вот кусок из моей биографии. Своеобразный, правда? И не из приятных, да что поделаешь? Могло и хуже кончиться…

С Марцинкявичюсом бывало много всяких историй. Я слышал рассказ, как однажды Марцинкявичюс принес пухлую рукопись в «Новое слово», но показывал только издали, требуя аванса. Увидав заголовок, редакторы рискнули выплатить ему неплохой гонорар. Получив его, Марцинкявичюс положил на стол рукопись и убежал. Оказалось, что в этой рукописи была лишь первая страница — дальше шли пустые листы…

Бывало и так, что Марцинкявичюс являлся в редакцию, взволнованно заявлял:

— Спасите, братцы, жена рожает, позарез нужны деньги…

И когда растроганные редакторы из последних сил достают помощь по такому чрезвычайному случаю, в дверях кабинета появляется сама Марите, жена Йонаса, которая вышла на его поиски, не дождавшись дома…

Сердца Марцинкявичюс был доброго. Если у тебя, скажем, украли пальто, он, не моргнув глазом, отдаст свое, а если у него такового не окажется, он возьмет для тебя чужое.

Проделки Йонаса бывали чаще смешными, чем обидными. Я ни разу не видел, чтобы он с кем-нибудь всерьез поссорился. Всегда он говорил только мягко, вечно искал друзей или знакомых, которые выставили бы ему кружку пива, рюмочку водки, заказали бы шницель или порцию «цепелинов», потому что его гонорара никогда не хватало на жизнь. Лишь однажды я видел Йонаса сердитым.