Весенняя река

Луна внезапно
Лучами липу
Посеребрила.

Там запах мяты,

Укропа, тмина,
Рябины тяжесть.

Я как верба, что с рассвета

Солнца ждет, а солнца нету.
Кличу в поле — нет ответа…

И брожу в полях один,

Одинокий властелин.
Звезды падают вдали…

Примерно тогда нам в руки попала на редкость занимательная книга — поэтическая антология «Первые венки». В ней были поэты знакомые и такие, о которых мы почти и не слышали. Были и портреты всех этих поэтов. Прекрасно! Стихи, ясное дело, разные — одни запоминаются, другие тут же забываешь. Особенно нравились мне тогда, помню, Казис Бинкис и Юлюс Янонис.[58] По правде говоря, книги обоих поэтов и раньше попадали к нам, но все равно и теперь я читал с радостной улыбкой «Шелковистые тучки», «Травы из сена». А стихотворения Юлюса Янониса потрясали трагизмом и сочувствием к беднякам. Мы перечитывали сурового и отважного «Кузнеца»:

Видишь сам, — я кую. Так ступай себе прочь!
Недосуг мне с тобой толковать.
Кошелек твой набит — можешь вдоволь зевать,
Ну, а я, — мне невмочь нищету перемочь,
Хоть кую — день и ночь, день и ночь!
………………………………………………………
Да, он рад! Хо-хо-хо! Будет рад он вдвойне,
Когда ярость охватит людей,
Когда вырвемся мы из когтей богачей…
С ним в тот день потолкуем о нынешнем дне!
Хо-хо-хо! Будет рад он вдвойне.[59]

Мой друг еще с Москвы знал подробности о жизни Юлюса Янониса и обстоятельства его трагической преждевременной кончины. Может быть, поэтому до слез трогало нас стихотворение, которое иногда пели на мариямпольском кладбище, на похоронах революционеров:

Не плачьте над прахом друзей боевых,
Героев, служивших народу.
Мы скажем сурово за нас и за них:
Мы счастливы пасть за свободу!
………………………………………………………
Мы живы борьбою — о гибели нам
Ни думать, ни петь не пристало.
Воздвигнем же памятник павшим борцам —
Свершение их идеала!

Да, это удивительный поэт, и он так отличается от других! Все поэты показывают в своих стихах мир красочным, ласковым, без горя и забот, мир, в котором нет борьбы, только любовь, песни, грезы. А Янонис пишет о нищете, горе, и просто удивительно, как все эти невзгоды жизни человеческой не надломят его — он верит в победу и заражает этой верой читателей.

Может быть, мы и не точно этими словами оценивали тогда поэтов, но они нам нравились. Мы то и дело повторяли полюбившиеся строфы — они выражали состояние нашей души, тоску по прекрасному, наше неуемное желание расти, мужать, бороться против несправедливости.

Каждую неделю мы с нетерпением ждали небольшое, в четыре листочка желтой бумаги, приложение к газете, хоть сама газета нас и не интересовала. Приложение называлось «День седьмой». В нем попадались короткие рассказы и фельетоны, критические статейки, переводы.

Но особенно привлекала нас диковинная поэма «Шапшарарап», печатавшаяся из номера в номер. Нас поражал не только заголовок, но, пожалуй, еще больше — содержание и форма этого сочинения. Возьмем хотя бы такую «Идиллию»:

В полночь
Клювобородый дармоед
Прибашмачился, ошапкился,
В сени выперся
И завопил:
— Кис-кис-кис-кис! —
Кошка пятки выхвостила,
Усы выпучила.
Мышку костеня,
Отрычала:
— Ням-ням-ням-ням…
………………………………………………………
Башмакошапкоклювый выязычил:
— Жри и мри,
Мышей я сам очертеню. —
Сто минут
Дармоед кискисил, кошка нямнямила.
Тишь звуками искрилась.
Нервы словами бухли.
Лишь когда петухи кукарекали,
А луна зенит меряла,
Дармоед и кошка —
Кто насловев,
Кто намышившись —
В соннолежбище вернулись.

Или, скажем, там был напечатан такой «Жирносум»:

Округлый жирносум
Отрубкил зубы,
Губами дым позигзагивает
И клювотростью
Ящерохвостой
Брильянтинит тротуар…