Весенняя вестница

Это ничуть не походило на обычный полет, какие все дети совершают во сне. Это вознесение было необыкновенным, и восторг был необыкновенным, такого Алька никогда больше не испытывала, и свет… "Что это?"

В какой-то миг она даже испугалась того, как ей было хорошо. Альке показалось, что она умирает, и потому так хорошо. Приподняв голову, она посмотрела на полуголого Митю, который, засыпая, всегда отпинывался от одеяла, как от злейшего врага. Потом потрогала свой лоб – он показался Альке уже не таким горячим. И вдруг затосковала: "Я не долетела… Он исчез".

Шальная мысль, из тех, что может прийти только ночью, разом овладела всем маленьким существом девочки: "А, может, получится еще раз?" Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Знакомая синяя точка приветливо вспыхнула – "Где? В небе? Во мне?" – до сих пор пыталась понять Аля. Тогда она опять почувствовала, что возносится…

А потом вдруг оказалась на дереве, куда мечтала забраться с начала лета, но побаивалась. Оно было таким высоким, что уже этим выделялось даже среди рослых сибирских деревьев, и не могло принадлежать ни к одному классу. Альке всегда казалось, что растениям, таким одновременно нежным и выносливым, должно быть обидно, что их так скучно, как в школе, делят на классы. Дерево, на котором она оказалась, какой-нибудь ученый тоже в два счета определил бы в класс, но Алька и сейчас не пыталась узнать его название. Оно было просто Деревом…

С тех пор синий свет каждый раз доставлял ее в то место Земли (или не Земли), о котором она только что думала (или пыталась вообразить). Эти странные путешествия давались ей так легко и были так увлекательны, что Алька посчитала несправедливым пользоваться этим подарком ("Чьим?") в одиночку. И тогда она просто попросила разрешения, чтобы Стася с Митей тоже немножко полетали…

Позднее Аля начала использовать свои картины. Она ставила перед ними холст, и они погружались в его невидимую глазом глубину, проваливались и не находили сил выбраться наружу, пока Алька сама их не вытаскивала. После таких "чудес" Митя не раз думал, что вопреки известной мудрости, он сам бесконечно долго может смотреть только на лицо Стаси и Алькины картины. И в том, и в другом случае он чувствовал себя счастливым.

Сейчас он ощущал спиной, как приятно покалывают сухие травинки, которых почему-то всегда полно, хоть в начале лета, хоть в конце, как среди молодых людей всегда живут старики. В одну ладонь забрался гладкий подорожник, и его доверчивое прикосновение растрогало Митю. С другой стороны, к нему прильнул репейник, и, хотя Митя не забывал, что ничего не может унести с собой из этого мира, у него промелькнула мысль, что перепончатая головка репья непременно прицепится к рубашке.

"Все эти места, которые я рисую, они на самом деле существуют, – уверяла Алька. – Не выдумала же я их! Может, они находятся где-то в другом мире, я не знаю. И как нашла туда лазейку, тоже не знаю… Она сама нашла меня. А я сумела вас провести. Но ты не спрашивай – как? И почему именно я? Этого я и сама не знаю…"

Он и не спрашивал. Мите было вполне достаточно того, что Алька давала ему возможность испытать такой восторг, какого ему не доставляло больше ничто.

Не совершив усилия, Митя поднялся и проследил взглядом, куда тянется заскорузлая рука дороги. В ее изгибах застыло сомнение, будто она звала с собой, но не слишком настойчиво, потому что и сама не представляла, куда выведет.

Уже собравшись шагнуть к нарисованному сестрой горизонту, Митя вдруг замер, пораженный мыслью, которая была так очевидна, что невозможно было понять, почему до сих пор она не приходила ему в голову. Он подумал: "Ведь каждый раз Алька уводит за собой нас обоих, почему же я всегда оказываюсь тут, внутри, один? А они обе? Они вместе? Почему я никогда об этом не спрашивал?"

В ту же секунду Митя обнаружил, что опять оказался в мастерской и, хотя еще ни о чем не заговаривал вслух, неожиданно услышал ответ на свой недодуманный вопрос:

– Ох, Алька, спасибо! Я только с тобой и бываю счастлива!

Он быстро взглянул на сидевшую с ним рядом Стасю и с горечью отметил, что на него она никогда так не смотрела, как сейчас на Альку. Ему хотелось спросить, что увидела там она? Что сделало ее счастливой? Или их обеих? Но Митя не мог отделаться от мысли, что их путешествия слишком интимны, чтобы говорить о них вслух. По крайней мере, никто из них никогда не делился впечатлениями, хотя Стася запросто могла с издевательским смехом поведать о каком-нибудь любовном приключении. Вернее, скорее сексуальном, потому что сама она не придавала им значения, и Митя приучил себя тоже не делать этого. В конце концов, и ему было о чем рассказать… Митя не делал этого только из опасения, что Стася расхохочется, услышав его историю, и ему потом не удастся забыть, как он показался ей смешным.