Весенние ласточки

Жак, увидев, как ему обрадовалась Лора, вспомнил о дне рождения и с запозданием подумал, что следовало бы приличия ради принести букет цветов. Он искупил свою вину тем, что был с нею как можно более предупредителен.

Брисак вернулся домой раньше, чем всегда. Он принес бутылку шампанского и еще один подарок дочери. Она развернула пакетик, вынула оттуда золотой браслет и радостно кинулась на шею отцу. Мать Лоры усиленно ухаживала за Жаком. Брисак против обыкновения сиял и не давал Жаку раскрыть рот.

— Ну как, сынок, ты доволен? Клюзо сказал, что у тебя неплохо получается.

— Я вам очень благодарен, мне нравится эта работа.

— Тебе бы не мешало научиться и кулинарному делу.

— Теперь уже поздно.

— Как это поздно? Тебе всего двадцать два года. В двадцать пять ты бы мог стать шеф-поваром. Надо воспользоваться такими возможностями.

— Да, но отец…

— Отец в тебе не нуждается. У него есть все, что ему нужно. Он даже может и тебе помочь. Тебе надо подумать о том, чтобы года так через три-четыре завести собственное дело. Ты слышал о Ляско?

— Вы говорите о гротах под Монтиньяком?

— Вот-вот. У нас в Дордоньи это самое красивое место. Всего несколько месяцев назад там раскопали целую галерею старинных картин, которым по двадцать тысяч лет. Просто чудо. И находится это в гуще леса, пришлось проложить дорогу, но кругом ничего нет. Там можно здорово разбогатеть.

— Вероятно.

— Видишь ли, будь я помоложе, я бы там открыл гостиницу с хорошим шеф-поваром, вроде маленькой «Лютеции». Настоящий клад, поверь мне. Денежки, сынок, — только их и ценят в наше время.

— При условии, если не будет войны.

— А кто говорит о войне?

— Газеты. Возьмите хотя бы это ЕОС. Они хотят перевооружить немцев.

— А ты этим интересуешься?

— Нет, но…

И Жак рассказал все, что узнал накануне на собрании, о том, с каким уважением там вспоминали Ива Фаржа…

— Я сам несколько раз обслуживал его, когда он был министром снабжения, — заметил Брисак. — Хороший был человек, не гордый и знал толк в вине…

Брисак слушал Жака с таким вниманием, что тот, вспомнив об обязательстве, которое он взял на себя, нашел уместным предложить ему подписать воззвание.

— Вы, наверное, не откажетесь…

Брисак повертел лист с текстом и сказал:

— Слушай, сынок, когда ты поступил в ресторан, я тебе говорил, чтобы ты не хорохорился. И вот тебе мой совет: плюнь на это дело.

— Почему?

— За этим так называемым комитетом мира стоят коммунисты.

— Ну и что, ведь они против войны?

— Рассказывай! Они говорят это, чтобы надуть таких дурачков, как ты.

— Значит, вы отказываетесь дать свою подпись?

— Наотрез.

— Умоляю вас, — вмешалась Лора, — бросьте вашу политику. Посмотрите, Мелани принесла торт…

Брисак откупорил шампанское…

III

Анри Вильнуар распахнул ставни. Он полюбовался цветущими ветками каштанов, свисающими через решетку Люксембургского сада, посмотрел на воробьев, со щебетом купавшихся в утренней росе, глубоко вдохнул весенний воздух и обернулся со счастливой улыбкой.

— Маринетта! — позвал он.

Подушка слегка шелохнулась от движения хорошенькой светлой головки, и одеяло, свисавшее с кровати, обрисовало контуры перевернувшейся на бок фигуры.

Бледно-голубые стены подчеркивали простую изысканность двух репродукций Ренуара; на широкой кровати из розового дерева царил полный беспорядок; на полу лежал мягкий пушистый ковер, ступая по которому, вы словно погружались в вату; диван и два кресла, обитые голубым бархатом, казалось, специально предназначены для того, чтобы на них валялось брошенное как попало женское шелковое белье; большой пуф возвышался перед туалетом, на котором выстроились в ряд флаконы и нейлоновые щетки. Все это было залито ярким светом, за исключением портфеля, набитого папками, и мужского галстука, лежавших на стуле за маленьким секретером из красного дерева, который стоял сбоку от окна.

Белокурая женщина приподнялась, открыла глаза, сморщила носик и жалобно, как ребенок, проговорила:

— Зачем ты меня разбудил?

— Детка, уже восемь часов.

Маринетта села на постели и протерла глаза.

— Немедленно закрой окно, я замерзла.

Вильнуар, схватив Маринетту за руки, взглядом искал, куда бы поцеловать: в изящные плечи или в белую грудь, едва прикрытую кружевами.

— Пусти, я должна встать.

— Подожди немножко, завтрак еще не готов.

Вильнуар кинулся в кухню, откуда доносилось подозрительное шипение. Образцовая кухонька, такая же белая, как молоко, которое в этот момент убегало на электрической плите, была прихотью Маринетты. Она ее оборудовала холодильником, маленьким универсальным моторчиком и покрытыми белой эмалью стенными шкафами.

Вильнуар не сразу решился купить эту квартиру, и не потому, что ему было не под силу заплатить за нее два миллиона, но она ему казалась слишком тесной. Правда, она помещалась в тихом доме, как раз напротив Люксембургского сада, что было очень приятно, но в ней, кроме спальни и ванной, была еще только одна крошечная комната, которую лишь с трудом можно было превратить в кабинет.

— Зачем тебе кабинет? — удивилась Маринетта.

— Где же я буду работать, заниматься делами?