Весенние соблазны

Дилан поднимает меня, отрывает от пола, укладывает на тахту (плед на ней тоже шершавый и теплый, как свитер Дилана) и пропадает куда-то. Я смотрю на потолок: на потолке желтоватые, в косую полоску обои. Я не шевелюсь; у меня кружится голова; а в комнате вдруг становится очень светло — и снова как было, и опять светло. Я поворачиваю голову: это лампочки, десятки разноцветных лампочек повсюду, они неторопливо мигают, и я вижу, как Дилан задергивает шторы.

Он раздевается и ложится рядом, наклоняется надо мной, лампочки отражаются в его глазах, загораются, и гаснут, и загораются. Дилан водит пальцем по моему лицу, наклоняется совсем близко и спрашивает:

— Сможешь в ритм попасть?

— Смогу, — говорю я.

— Вот так — так… — Он стучит пальцами по моей левой груди, в такт музыке, потом пальцы его расслабляются, их сменяют губы, и я вижу его темный затылок, я берусь за его плечи — они очень твердые, и далеко-далеко кричит что-то сестра моих братьев, так далеко, что я не слышу ее. Зато я слышу Дилана:

— Меня вообще-то Борисом зовут, — говорит он.

— Все равно, — говорю я. — Все равно.

Наши ноги переплетаются, и он растерянно усмехается мне.

— Только со мной нельзя. Тебе нельзя, — говорю я и изо всех сил тяну его к себе. — Нельзя, — говорю я, чтобы предупредить его. — Ты не можешь, — говорю я и, вцепившись в его плечи, повторяю: — Мне нельзя с тобой.

— Все равно, — говорит он. — Все равно.

Я пытаюсь сказать ему что-то еще, но уже поздно. Совсем поздно.

Отблески на его лице, на его теле; и сестра моих братьев пропадает — совсем: отовсюду.

8. Запах

Октябрь этого года страдает раздвоением личности. В городе лето. Совершенная, безупречная синева неба, зеленые кроны деревьев. Ни единого желтого листа. Ни дождя; ни холода; ничего. Лето. Октябрь.

Но в парке, рядом с моей любимой скамейкой, происходит осень. Кусты боярышника: пурпур и золото. Небо бледное, и на нем — тоном темнее — облака.

Присущие нынешней осени симптомы шизофрении в той же мере проявляются у меня. Очень просто: везде — лето, на скамейке — осень; повсюду я — с Диланом, в триглаве — прежняя. Только… только у кустов боярышника в парке октябрь бесспорен и однозначен. А вот в триглаве, свернувшись клубком под боком читающего Виталия, бездумно разглядывая рисунок пледа, я замираю от внезапного запаха. Запах Дилана: словно дразня, он пропадает в ту же секунду — не было! не могло быть! морок…

Морок — и не иначе, как наведенный мною, мною — на меня.

Чаще; все чаще. И совсем плохо — на работе: мне все время кажется, что Дилан (которому я запретила появляться в окрестностях) где-то рядом — сидит на парапете за ларьком, на лавочке у соседнего дома, курит за углом магазина… Морок; я ни разу не увидела его, выходя — смотреть.

Я никогда не лгала своим братьям. Не лгу и сейчас: они не замечают моих перемен. Они не могут представить себе даже возможность подобного. Тем более — с человеком! о нет…

Но однажды, в середине ночи, уже засыпая рядом со мной, Кирилл вдруг спросил: ты сменила духи? Да, сказала я, разве плохой запах? Очень терпкий, сказал Кирилл, он больше подходит мужчине, но если тебе нравится…

Я никогда не лгала своим братьям… Даже той ночью: ведь это можно назвать и так — я сменила духи. Я сменила духи: новый запах. Запах Дилана на моем теле. Наверное, я занимаюсь изменой. Падеж родительный — измена кого?.. изменить… измениться… Измена меня; но — падеж дательный — измена кому? Дилану? Братьям? А они, мои братья, быть может, и я делю их с кем-то? В любом случае, не с людьми, конечно…

Я люблю их — я так их люблю! Но Дилан? Любовь ли то, что я чувствую к нему? Или только запах — запах, по которому самцы и самки отыскивают друг друга. Я хочу, чтобы это было так: ведь тогда я могла бы просто сменить духи, еще раз сменить духи.

Запах — это секс; потребности — но, боги! я утрачиваю свои умения, когда со мной Дилан. Даже простые; даже женские. Ему нравится это, я знаю. Ему льстит, что порой я не успеваю за ним. Он смеется надо мной — герой! победитель! Пастух, утащивший в кусты богиню, заласкавший ее так, что она уже кричит и плачет как смертная.

Я, привыкшая к изощренным ласкам (он и представить себе не может такого!) — удивлена? Я, способная играть в это часами, я, умеющая принимать и дарить, — неспособна? Я, достойная ученица искушенных учителей, — недостойна? Я, богиня, потому что он — смертный, а значит, я — богиня…

Лабиринт из ниток, связавший смертного и богиню: спрятать такой в шкатулку не стоит труда, но я не сплетала его, нет, я не сплетала…

Боги, боги, братья мои, как я хотела бы рассказать вам! спросить совета! Но нет — ведь вы дадите мне не совет — защиту.

Кроме занятий инцестом, у богов было еще одно развлечение: они обожали соблазнять людей.

9. Тени

Наряжаясь, девчонки распахивают окна и вертятся перед зеркалом.