Весенний поток

— Хорошо, если еще ночью уйдем, — сердито говорит обозленный расспросами проводник, — на главной линии воинскими составами весь путь занят. Третьи сутки эшелоны идут.

— Опять, значит, подкрепленья на фронт кидают. Воюй, казачки! — махнув рукой, безнадежно говорит сосед-казак.

— Оно и иногородним достается. И их греют почем зря. Пуля, она, брат, не глядит, кто казак, а кто мужик, — вскидывая на спину мешок, бормочет солдат.

Сидеть до ночи в Моздоке не хочется. Я выхожу на вокзал. Слова проводника о срочных воинских поездах на линии Прохладная — Ростов крайне интересуют меня. Полуденное осеннее солнце заливает вокзал, это очень скрашивает унылую станцию, окруженную низкорослыми домишками. Пыль столбом стоит над площадью. Десяток дрожек, фаэтонов и линеек подкатывают к ступеням подъезда.

— Отчепись, хай тоби сдохнуть, нечистый дух! — отмахиваясь от наседающих, кричит казак.

— Садись, садись, недорого возьму, чего скупишься, до города три версты, пешком пойдешь — гляди, сдохнешь, — вежливо уговаривает извозчик.

— Пожалуйте на мои дрожки, ты не гляди, что они старые, зато на новых рессорах.

— Вот рысаки орловского завода. Эх! Прокачу! — предлагает третий.

Я выбираю менее крикливого, со смышленым лицом возницу и предлагаю своим спутникам ехать вместе.

Солдат охотно садится, но прохладненский казак жмется, по-видимому, боясь, что это будет накладно.

— Садись, садись, дядя, чего там, — говорю ему.

Он благодарит и садится. Дрожки трогаются и, дребезжа, потрухивают к городу.

— Бывали когда-нибудь в нашем городе? — скорее из вежливости, чем из любопытства, спрашивает извозчик.

— Бывал, чтоб ему из пыли не вылазить, — кашляя и отплевываясь, говорит солдат.

— Да, пыли у нас много, а дожди пойдут, так и грязи хватает, — соглашается возница.

— В прошлом годе, весной, тут возле армянской церкви наш казак один, прохладненский, чуть было с возом не утоп. Ввалился в ямину, а грязюка там — коням по холку. Он кричит: «Караул!» Кони ржут, бьются, а вокруг народ бегает, всяко советуют, а подступиться боятся. Спасибо, пожарные помогли. Вытягли! — покачивая головой, рассказывает казак.

— Этого не слышал, — обижается извозчик, — а вообще весной и осенью тут бывают всякие истории.

— Давно у вас такая петрушка с поездами? — говорю я.

— Эта задержка? Второй день. Говорят, войска сейчас на Махно и к Москве посылают.

— К Москве-е! — тянет солдат. — Далеко до Москвы. Скажи, набили нам хряк где-то, вот и посылают.

— А может, и так, — охотно соглашается извозчик. — Теперь кругом война, везде люди нужны.

— Запасная сотня. Тут казаки учение делают, — показывая на чернеющие вдали казармы, говорит возница. — А там — батарея, три пушки. Было раньше восемь, да пять на Святой Крест взяли.

— А там их большаки забрали, — смеется казак. — Наш сусед по станице, сотник Васищев, ими командовал. Севодни пушки, значит, привезли в Прасковею, а через день большаки с камышей да с Астрахани как вдарят!.. Наши бежать, а сотник первый удирал. Наперед всех в Крест прискакал, на усю площадь заорал: «Иде тут дорога на Прохладную?» — заливается мелким, добродушным смехом рассказчик.

— Герой, значит, гляди — еще чин за то получит, — иронизирует солдат.

Нескончаемая улица ведет нас к базарной площади. Город пыльный, серый, почти сплошь одноэтажный, с редко встречающимися большими домами. Гостиница «Бристоль», номера Циблова, кино «Олимпик», несколько магазинов, армянская школа, ресторан. На базаре толкутся сотни людей, прицениваясь к продуктам. Споря, торгуясь, шумит, волнуется толпа. После голодной Астрахани как-то странно видеть столько всевозможного продовольствия. Иногда мне даже не верится, что можно в любой лавке купить масла, сахару, хлеба. Покупаю в киоске газеты — «Терский казак», «Приазовская речь» и журнал «Донская волна». На первой странице «Приазовской речи» — сводка военных действий «От штаба добровольческой армии»: «Нашими доблестными войсками 20 сентября 1919 г. занят Курск. В боях захвачены огромные, не поддающиеся учету трофеи. Красные в беспорядке отступают на Орел».

Первая страница пестрит хвастливыми телеграммами из прифронтовой полосы. Они все одинаковы — большевики бегут, Красная Армия рассыпается, крестьянство с хоругвями и хлебом-солью всюду радостно встречает войска Деникина.

Две телеграммы останавливают мое внимание: «Киев (От собств. корр.). Из Петербурга сообщают, что на месте взорванного большевиками знаменитого памятника Петру Великому Петроградский Совдеп поставил памятник Иуде Искариоту. Ежедневно коммунисты совершают свои бдения у памятника Иуды, моля о победе над «добровольческой» армией».

Вторая телеграмма, тоже «От собств. корр.», но уже из Риги, под огромной шапкой — «Бегство Ленина»: «По полученным из Гельсингфорса сведениям, 16 августа в Москве произошло восстание войск чека, которые под командой большевиков атакуют Кремль, расстреливая коммунистов. Спасаясь от восставших, Ленин вылетел на аэроплане в Финляндию. Финские власти приняли меры к его аресту».

Так же «правдоподобны» и другие сообщения.