Весенний шум

Маша ходила по комнате и рассматривала вырезанные из дерева фигурки. Чего только тут не было! Девушка с коромыслом и ведрами, танцующая девушка, двое обнявшись, всадник на коне, старик с лукошком грибов. Одна фигурка привлекла особенное внимание: женщина в простой кофте и юбке стоит на берегу моря, волна с завитком пены на гребне подбегает к самым ее ногам. Ветер сбил платок с головы поморки, волосы рассыпались на ветру, а женщина стоит, бессильно опустив руки, которые наверно только что простирала к морю, стоит и с тоской смотрит вперед. Ждет кого-то, боится — вернется ли? И брови ее скорбно сведены, и подбородок вперед, закинула голову, все смотрит.

Все женские деревянные фигурки стройные, тонкие станом. А сама Ефросинья Савельевна — низенького роста, полная, кургузая. Не вышла красотой.

Маша рассматривает ее работы, а она в углу комнаты смешит чем-то Маркизова. Взяла со стола какую-то куклу, вроде Петрушки, с ногами и руками на ниточках, водит ее, незаметно подергивая то одну, то другую нитку, и говорит за куклу измененным голосом:

— Что это, Ефросинья Савельевна, что это за гость к нам пришел? Что за славный мальчик такой, сытенький, гладенький, сразу видно — ухоженный? Хорошенький мальчик, да жаль, всегда с собой хвост приведет, и все такие славные девочки, одна к одной… А на нас с тобой, Ефросинья Савельевна, никакого внимания… А ты, мальчик, не смотри всё на молоденьких, ты посмотри хоть раз на старую бабу деревенскую… Посмотри-кось на нее позорче, повнимательней, может, увидишь что…

Маша с удивлением обернулась на писклявый кукольный голос. Но Ефросинья Савельевна не моргнула глазом, и сразу Петрушка повернулся к Маше:

— Здравствуй, Машенька, хорошая, пригожая! Здравствуй, дай ручку Петрушке! Дай, я за тобой поухаживаю…

И Петрушка в руках хозяйки забеспокоился, потянулся к Маше, стал перед ней на деревянное острое колено.

Маша смеялась, но ей сделалось немного жутко. Она всегда смотрела на маски и на двигающихся кукол с каким-то затаенным страхом: маски как бы соединялись, сливались с фигурами людей, их надевших, и обыкновенные люди превращались в незнаемых странных существ. Живые куклы тоже были непонятными маленькими людьми с резкими движениями, с писклявым голосом… От них можно было ожидать чего угодно.

А Семен Григорьич слушал лепетание деревянной куклы, хитро прищурясь, осторожно поглядывая на Машу. Он ничего не ответил на упреки Петрушки. Ефросинья Савельевна встала, положила куклу на стул, и Петрушка сразу умер, упал криво и бессмысленно. Хозяйка приготовила чай и предложила гостям, но они отказались. Маркизов попросил показать кукол, приготовленных для театрального клуба.

Куклы лежали в ящике, вернее, еще не куклы, а только головы их. Все они были смешные, похожие на своих живых прототипов, и только Маркизов был похожий, но не смешной. Очень метко были схвачены и переданы его томные голубиные глаза. А взамен волос она приклеила кусочек черного каракуля…

Маша рассматривала куклу-Маркизова, слушала журчащую речь художницы, и ей становилось совершенно ясно, что пожилая женщина эта любит Семена Григорьича, любит вопреки здравому смыслу, любит и чуть ли не надеется на взаимность.

Маша взяла в руки Петрушку и попробовала заставить его шевельнуться. Ничего не вышло. У нее в руках был только мертвый Петрушка. Оживал он у Ефросиньи Савельевны.

Стало очень тоскливо, душно, захотелось уйти отсюда. Маркизов это заметил, простился с хозяйкой и направился с Машей к выходу.

— Мне доделать кое-что надо, не готова ваша кукла-то, — сказала ему вслед художница. — Когда придете? Лучше бы завтра утречком.

— Хорошо, приду утром.

Дома Маша вспоминала этот вечер и это новое знакомство. Ей показалось, что она сердится на пожилую художницу, и на Маркизова, и на его артистов, которые говорили с ним так приветливо, а женщины — даже игриво. Очень надо! Зачем все это ей, Маше? Какая-то паутина опутала ноги и руки, уже трудно было резко рвануться и уйти… А все-таки он ходит за ней, а не за ними! А все-таки она, Маша, во всем этом — не жертва, а победительница.

* * *

О Сергее она вспоминала все реже. Оська, заметивший исчезновение фотографии Сергея, попытался было заходить к Маше почаще, много раз давал ей понять, что она может им распоряжаться. Он это делал по-разному: то читал лирические стихи Маяковского, то приносил Маше букеты цветов. Однажды в снежную погоду он прибежал вечером с бумажным пакетом за пазухой: долго разворачивал бумажки одну за другой, и когда развернулась последняя, Маша и оба ее брата увидели маленькую, дрожащую от холода, живую белую розу.

— Где ты взял ее зимой? — простодушно спросил Сева. Но Оська ответил: «Секрет изобретателя» и приколол розу к Машиной заколке на волосах.

— Машенька! Куропатка моя ненаглядная! — сказал Оська при всех и тут же упал на колено перед Машей: — Неужели ты такая бесчувственная, что не видишь, как человек сохнет по тебе?

— Я очень бесчувственная, — ответила Маша. — И давай вставай с неподметенного пола.