Весенний шум

Постепенно все ее товарищи, кроме, разве, самых равнодушных, меньше общавшихся друг с другом, — все узнали о ее радости. Следили, чтобы она не вздумала поднять тяжести, чтобы не забывала поесть.

Геня смешил ее, познакомив с одной из крестьянок Михайловского. Эта женщина снималась в кинофильме «Поэт и царь» в роли Арины Родионовны. Она хорошо помнила артистов и режиссера, что было вполне естественно. Но она же очень охотно рассказывала и о Пушкине. В ее сознании постепенно образ актера, игравшего Пушкина, слился с автором всем известных стихов и повестей настолько, что она забыла фамилию актера и просто называла его Пушкин. «Пушкин был такой цорненький, куцерявенький», — охотно рассказывала она, а Геня выспрашивал ее и всех смешил расспросами. «Я ему, Пушкину, белье стирала, — говорила крестьянка, — вон, на Сороти стирала. И ему, и режиссеру. А заодно и на кино снималась».

Время! Кто тебя остановит? Все проходит. «Летят за днями дни, и каждый день уносит частицу бытия…» — писал поэт. Он понимал неизбежность смерти и без страха смотрел вперед. Не потому ли, что знал — он бессмертен? Так-то так, но бессмертен он уже не для себя, а для нас.

И когда женщина в сереньком пальто — научный сотрудник Пушкинского музея — привела студентов к Святогорскому монастырю на могилу великого, привела и начала говорить «Здравствуй, племя младое, незнакомое… Не я увижу твой могучий поздний возраст…», по лицам всех юношей и девушек и по лицу самого экскурсовода вдруг пробежал какой-то ветерок, что-то изменилось в людях, и глаза заблестели, а руки потянулись за платками. И Маша почувствовала, как по ее обветренной щеке бежит что-то крохотное, бежит быстро-быстро. Да, на такую могилу нельзя прийти просто как в музей. Сюда пришли, словно на могилу отца или матери.

«Он с нами сегодня, потому что правильно жил потому что творил для нас и труды его живы. Только так можно не исчезнуть из жизни, не растаять бесследно во вселенной, — думала Маша. — Если даже забудут его имя и если где-то в чужих странах захотят показать, какова поэзия у русских, прочтут стихи его. И они будут просто стихами русских, и он будет жить до тех пор, пока будет жить его народ. Продолжение каждой маленькой жизни — в народе, в слиянии твоего труда с трудом твоего народа. А физическое твое продолжение — вот» — и она коснулась рукой пониже сердца, там, где недавно шевельнулся ребенок.

* * *

Предписания консультации она выполняла свято. Мыть полы становилось все труднее, — куда делась былая гибкость! На лице появились темные пятна, она подурнела, и только глаза сияли. Ося продолжал писать ей нежные письма, хотя знал, что она ждет ребенка и что жизнь ее сложилась совсем не так, как он предполагал. У нее тоже, как и у него, не хватало расчетливости, рассудительности, у нее тоже было это «никому не нужное постоянство». Ося с нетерпением ждал срока возвращения в Ленинград, чтобы увидеть Машу.

Начинался учебный год. Маша была уже в декретном отпуске, и ее никто не обязывал ходить на лекции. Однако она ходила и старалась ничего не упустить.

Однажды в воскресный день Маша занималась уборкой своей комнаты. Кто-то позвонил. Она вышла к двери в фартуке, с пыльной тряпкой в руке.

В дверях стоял мальчик лет тринадцати с каким-то высоким пакетом, завернутым в белую бумагу.

— Мне нужно гражданку Лозу Марию Борисовну, — сказал он неуверенно.

— Я Лоза. Что такое?

— Вот это вам, получите! — И большой белый пакет перешел в Машины руки. Из-под опадающей белой бумаги высвободились, расправляясь на свободе, зеленые ветки с нежными розовыми цветами.

— От кого это?

— Это нам неизвестно, — ответил мальчик и довольно улыбнулся.

Мальчик ушел. Маша разглядывала корзину с цветами, искала записку. «Наверно, Маркизов, — подумала она. — Вернулся с гастролей, сообразил, что она ходит последние недели, и прислал. Ну, анонимно, — но ведь хорошее можно сделать и анонимно!»

Записки не было, но сзади за цветами Маша нашла крохотный кусочек твердой бумаги, на котором был написан ее адрес. Буквы были печатные, он маскировался, чтоб она не догадалась. Что ж, он человек искусства, он умеет все сделать красиво… А это тоже не мелочь в жизни.

Но уверенности не было, и она подумала об Осе. Не он ли? Нет, он приедет через две недели, и он никогда не станет напускать таинственности. Может, он и приволочет ей сноп цветов, но принесет их сам.

Она снова стала рассматривать бумажку с адресом. Буквы были нейтральные. Какие-то сухие, тоненькие, без нажима…

Неожиданная мысль бросила ее к письменному столу. Она достала из ящика пачку писем, писем Сергея. Ну да, конечно: он тоже писал «у» с такой острой ножкой, а заглавная «К» венчалась острыми зигзагами вроде оленьих рогов. Неужели он?