Весенний шум

Очень много книг! И он любил их, он их знал, думал над каждой и к каждой имел свое собственное отношение. Он и конспекты-то взял у Маши без особого восторга: только чтобы прочесть один раз. Готовиться по конспектам он все равно не будет. Он готовится по литературе, по книгам, притом ко многим книгам подходит критически.

Не все лекторы ценили это качество студента Миронова. Не каждому из них нравилась самостоятельность его оценок, иногда парадоксальных на первый взгляд, но всегда обоснованных так или иначе. Были и такие преподаватели, которые покрывались приятным румянцем, услышав цитаты из своих работ, может быть даже раскритикованных. Заметив это, некоторые студенты норовили угодить лектору на экзамене, блеснув знанием его работ, его высказываний, его мнений.

Машу это бесило. Ей казалось, что будь она сама лектором, она не поощряла бы подхалимов, она снижала бы им отметки. Знать труды своего преподавателя — это не грех, это даже полезно, но строить свое благополучие на такой осведомленности подловато.

У Гени были разнообразные интересы. Кроме истории, его привлекала литература. Он даже обсуждал с Машей, не сдавать ли ему сразу за два факультета — исторический и литературный? Маша отсоветовала — здоровье у него было не ахти какое, чтобы перегружаться.

Случилось, что Маша пошла вместе с Мироновым в Дом учителя на лекцию об Уолте Уитмене.

На лекции было немноголюдно. Собрались в основном учителя старших классов да некоторые члены литературного кружка. Среди собравшихся оказался и Гриневский, длинноволосый поэт.

После лекции он подошел к Маше, поздоровался, познакомился с Геней и увязался их провожать.

Он принялся рассказывать об Уолте Уитмене, намекая на какие-то непонятные стороны его личной жизни, потом перешел на современных американских поэтов, — он хорошо владел языком и регулярно просматривал в Публичной библиотеке иностранные журналы и газеты. Геня вставил было какое-то свое замечание об Уитмене, он тоже был не лыком шит и прочитал у Лависса и Рамбо все главы, посвященные Америке, — но Гриневский его забил. Он стал называть такие имена современных поэтов-американцев, каких Маша и Геня просто не слыхали.

Геня сразу умолк и принялся разглядывать странного собеседника. Длинноволосый перешел уже на Испанию — он внимательно следил за всеми газетными сводками, а может быть, и не только за сводками — он же слушал радио вместе с каким-то своим знакомцем, радио из Испании!

— Отчаянно смелый народ! Я представляю себе эти сражения в горах, под знойным солнцем! Но все-таки они обречены: противник лучше вооружен, всем обеспечен… Удивительный народ! Защищая свободу, они ходят по острию бритвы — не могу не преклоняться! — торопливо говорил Гриневский, поглядывая то на Машу, то на Миронова.

— Вооружение — да, зато моральное превосходство на их стороне, — возразил Геня. — Им же народ симпатизирует, во Франции, в Англии, в Америке. В интернациональной бригаде кого только нет!

— Интересно, а мы им тоже помогаем? — опросил Гриневский.

— Сие мне не известно, — ответил Геня, улыбнувшись.

— Хотел бы я попасть туда! В интернациональную бригаду! У вас в университете нет, случайно, такого пункта, куда бы могли прийти такие добровольцы?

Маша насторожилась. Такого пункта в университете не было. Но были лингвисты, изучавшие испанский язык. Почему ему так не терпится узнать об этом?

— Нет, в университете у нас учатся, — ответила она, подумав. — Вы дайте объявление в газету!

Все рассмеялись. Но Гриневского не устроил такой ответ:

— Я уже пытался, — сказал он, подмигнув заговорщически. — Знаете, что я сделал? Только это по секрету… Я пошел вчера в управление милиции, и… предложил, так мол и так, хочу ехать в Испанию…

— А они что?

— Ну, ответственный дежурный выслушал меня и сказал: «идите-ка вы, гражданин, домой…» Я, конечно, ушел.

— Ну, ясно… — подтвердил Геня. — Так и следовало ожидать.

Гриневский не умолкал, он всё говорил об Испании, об увлекательных опасностях. Потом перешел на разговор о лекции — она оказалась на редкость академичной и неинтересной.

Он много знал, но как собеседник был чем-то неприятен. То ли заискивающая улыбка, спрятанная в припухших глазах, то ли что-то другое делали его определенно неприятным.

Он снова повторил свое предложение — познакомить Машу с политэмигрантом, очень интересным человеком. Он предложил это и Гене.

— Конечно, интересно, — мы воспитаны на Интернационале, как-никак, — сказал Геня. — Но сейчас не выйдет. Вы были когда-нибудь студентом? Да? Ну, тогда вы поймете нас. У нас скоро весенняя сессия. А мы с ней, — он кивнул на Машу, — отчаянные люди: мы еще ходим на лекции, не предусмотренные в программе.

Они расстались.

Маша не могла не задуматься над этой встречей, над рассказом этого длинноволосого поэта. Вот мечтатель! Сердце у него все же хорошее — так переживает за Испанию! Сам пошел в управление…