Весенний шум

Но он не сказал ничего такого. На пятнадцатый день их знакомства, сидя с ней рядом на деревянной скамье Парка культурны и отдыха, он вдруг произнес дрожащим голосом:

— Маша, я прошу вас быть моей женой и завтра же отправиться в загс…

При этих словах он побледнел, решительно протянул к ней руки и, приблизив ее к себе, поцеловал холодными губами, словно принимал обет или давал смертную клятву.

Ей сделалось так жалко его! Захотелось успокоить, приласкать, убаюкать, как Зою. Она обняла его и поцеловала сама, неторопливо, нежно, без страсти, почти по-матерински.

— Что ты такое говоришь? — сказала она после этого. — Разве это возможно так вдруг?

— А почему невозможно? — спросил он, все еще бледный и вовсе не успокоенный ее лаской.

— Ты слишком хороший. Что если тебе только показалось, что ты меня любишь!

— Нет, я знаю это твердо, — повторил он. — Ты должна стать моей женой.

— Но как же… Говорят, теперь непременно надо брать одну общую фамилию… А мне не хочется расставаться со своей, — придумывала она отговорки. Ей было страшно поверить в свое счастье, и она испытывала его. Неужели это оно? А если он пожалеет о своей поспешности?

— Тогда я приму твою фамилию, — сказал он, не улыбнувшись.

— Но ведь мы с тобой не равны. Ты неопытен, ты не знаешь себя как следует. Я хочу быть твоей женой, но… Я стану ею в том случае, если ты повторишь мне это через некоторое время. Через месяц, или два, или три…

— Сейчас, теперь, а не после, — сказал он снова совершенно серьезно.

— Но сразу же в загс… Самое страшное для меня было бы, если б ты когда-нибудь потом пожалел о поспешности своих действий.

— Почему? — спросил он, ничего не понимая, — Я не пожалею. Я люблю тебя. Я много лет ни в кого не влюблялся, ни о ком не думал. Ты меня вернула к жизни. Я от тебя не отступлю.

И еще что-то он говорил, и еще что-то. И после каждой фразы сердце ее пело все звонче.

Сторож подошел к скамейке и многозначительно кашлянул. Парк закрывался на ночь, уже отзвонили все звонки.

Они встали и пошли из парка.

— Но ты не видел моей Зои? — встрепенулась Маша. — Она должна тебе понравиться, она даже немного похожа на тебя, но ты ее все еще не видел. Однако я не хочу говорить своим так сразу…

— Мой брат уезжает на месяц в дальнюю командировку, — сказал Костя. — Я скажу ему, что женюсь. Я познакомлю тебя с ним и его женой, они хорошие люди. Он предлагал мне на этот месяц распоряжаться его комнатой.

Они шли, разговаривая, и незаметно дошли до ее дома. Пора было расставаться.

— Уже? — спросил Костя с тоской. — Мне так трудно уходить от тебя, если бы ты знала!

— Завтра мы увидимся снова.

— Завтра мы увидимся у моего брата.

И поцеловавшись еще раз, они расстались.

Маша не спала всю ночь. Права на ошибку она больше не имеет. Как это быстро… Хорошо ли, что так быстро? Он не боится ничего, потому что он еще ни разу не сделал ошибки, а она… Ей нельзя не бояться.

И все-таки она не боялась. Как она нужна этому человеку, и как он нужен ей! Конечно, ей казалось, что он ей нужнее, чем она ему. Да, она не все узнала в нем, в его характере, да, лучше было бы оставаться добрыми знакомыми года два…

За те дни, пока они встречались в парках и на Островах, кусты сирени зазеленели, на улицах появились букетики фиалок и подснежников. Город был полон птиц, щебечущих, поющих птиц.

Встретившись с Костей на старом месте, она взглянула на него с волнением: что он? Он ликовал и волновался. Но, несмотря на волнение и страх, он уже по-мужски твердо взял ее руку в свою и держал, не отпуская.

По мере того как они подходили к дому, где жил его брат, щеки Маши становились пунцовыми. Кто она и куда идет? Что подумают о ней эти люди, его родственники?

Она жалобно взглянула на него.

— А ты не волнуйся, — сказал он ей, улыбнувшись. — Они любят меня, они и тебя полюбят.

Трудно было сохранять спокойствие или видимость равнодушия. Костя представил ее брату и невестке: «Моя жена Маша, прошу любить и жаловать». Они не удивились, они были приветливы. Маша растерялась, краснела, отвечала невпопад.

— Мы едем в одиннадцать тридцать, Костюшка, — сказала невестка. — Машина уже вызвана. Я провожу Петра и вернусь, вы не ждите, у меня ключи. Ужин для вас на столе в твоей комнате.

Вскоре они остались одни. Но вдвоем стало не только не свободней, а вроде как даже хуже, скованней.

Ни веселья, ни шуток, ни радости. Первая ночь новобрачных? В комнате было так тихо, что тиканье часов казалось ударами молота по наковальне.

Маша забыла обо всем на свете и видела только дорогого ей человека. Не все ли равно, был ли он муж ей или сын? Он нуждался в человеческой поддержке.

— Я обещаю тебе: никогда, никогда тебя не покину. Ты самый хороший, самый дорогой человек на свете, — бормотала она.

— Почему ты так говоришь? Почему? — спросил он с мучительным выражением лица. — Ты должна рассердиться на меня, должна прогнать.

— Если бы не любила. А я люблю тебя и никому на свете не отдам, никому, никогда!

У него на глазах появились слезы:

— Мне стыдно перед тобой…