Весенний шум

Она судорожно искала оправдания Сергею: пришел, искал ее долго и, не найдя, сел с этой… Может, он искал в рядах Машу, не нашел, а эта позвала, припасла место. Нет, во всех случаях он получался кругом виноватым.

— Маша, садись с нами, — позвали ее с другой стороны. Оттуда было хорошо видно Сергея. Она пошла и села.

Она даже не сразу поняла, кто ее позвал. Это был Соловей, сидевший рядом с одним из инструкторов по токарному делу, Василием Иванычем. Василий Иваныч не пропускал ни одного смотра, он был любителем театра и сам выступал на заводских вечерах с художественным чтением. Ему было лет тридцать, собой он был очень похож на Маяковского и гордился этим. Он один из первых стал читать стихи Маяковского. Без всякого смущения он умел гордо сказать со сцены:

Мир огромив мощью голоса,
иду красивый,
                      двадцатидвухлетний.

Соловей и Василий Иваныч развлекали ее всякими байками, шутили, рассказывали анекдоты. Но она не слышала. Сев нарочно спиной к Сергею, она всем телом прислушивалась к тому, что делается там, в его стороне. Растерянная улыбка мелькала на ее лице, на мгновение сменяясь выражением тоски и отчаяния.

А смотр начался. Кто-то пел, плясал, читал стихи, на сцене разыгрывали скетч, зрители от души смеялись. Сергей ни разу не оглянулся. Он не искал Машу.

Одинокой и глубоко несчастной чувствовала она себя в этом зале, наполненном смеющимися людьми. Она знала — здесь много ее друзей, ее верных товарищей. Посейчас, в эту минуту, никто из друзей и товарищей, никто не смог бы заменить его. И никого ей не надо, кроме него.

Объявили антракт: Василий Иваныч заметил необычное состояние Маши, но не подавал вида. Выйдя из зала в фойе, он взял ее под локоть и старался отвлечь от тревожных мыслей. Он притворялся, что не замечает, как она поворачивает голову то влево, то вправо, ища кого-то глазами. Соловей что-то рассказывал и громко смеялся: он был моложе и не так чуток.

Гуляя по фойе, они чуть не налетели на Сергея и «Пышку». Сергей, видимо, был так увлечен разговором с девушкой, что не увидел Машу, которая шла ему навстречу под руку с Василием Иванычем. Она не окликнула, не позвала — еще чего не хватало! Она была оскорблена таким невниманием.

Концерт тянулся мучительно долго. Маша смотрела в сторону своего друга и чувствовала, что ее медленно убивают. Она даже не вспомнила об экзаменах, об университете. Ей стало все равно.

Со смотра она ушла в сопровождении тех же Василия Иваныча и Соловьева.

Они шли вдоль набережной Невы. Далеко на воде сверкали огоньки речного трамвая, моторных лодок. Под высоким Троицким мостом пролетела девичья песня, пролетела и скрылась во тьме.

— Наша артистка сегодня не в духе, что-то случилось у нее, — сказал Василий Иваныч, глядя на Машу. — Не грусти, Маша, все пройдет.

— Почему на свете столько лжи, Василий Иваныч? — со слезами в голосе спросила Маша. — Почему правдивому человеку тяжело?

Не дожидаясь ответа, она сбежала по ступенькам вниз к воде и крикнула:

— Эх, лодочку бы сейчас!

На другой день вечером она играла Анну Андреевну в «Ревизоре». Пришла она с твердой целью — в игре своей показать Сергею полное презрение и безразличие. Она будет спокойна и уверена в себе, она сыграет так, как будто его просто нет в зале, пусть он не думает, что занял в ее жизни такое большое место!

Но Сергея в зале не оказалось. «Пышки» тоже не было.

В антракте между вторым и третьим действием за кулисы пришел Василий Иваныч в сопровождении какого-то мужчины.

— Маша, с тобой хочет познакомиться режиссер молодежного театра Маркизов. Семен Григорьич, вот наша Маша Лоза!

— Хороша Маша! — сказал режиссер. — Вы ее все еще своей зовете, а она ведь, кажется, кончила учебу, а?

— Кончила, в университет держит, но все равно — наша. — Василий Иваныч с гордостью посмотрел на Машу, смущенно поправлявшую палевое платье в оборочках.

Семен Григорьич был молод для режиссера, и это позволяло догадываться о том, что он даровит. Измученная своими переживаниями, Маша без интереса слушала его замечания и похвалы по поводу игры ее и других ребят. В наружности его что-то неуловимо напоминало Сергея, какого-то потолстевшего, успокоившегося Сергея. В Семене Григорьиче не было юношеской угловатости Сергея, его нервозности и робости, чередовавшейся с нарочитой развязностью. И глаза у Семена Григорьича были чуть поменьше и немного другие. Они были похожи на голубей — вот стоит круглозобый голубок, оттянул назад крыло, словно потягиваясь, — и получилось верхнее веко… Красивые глаза, но по-другому красивые, чем у Сергея, какие-то ленивые, томные. Голубиные…

Семен Григорьич не сводил своих голубиных глаз с Маши. Зазвонил звонок, надо было готовиться к выходу. Маша стала прощаться, но Маркизов не хотел уходить.

— Позвольте проводить вас после спектакля, — сказал он без достаточной уверенности и снова стал чем-то похож на Сергея.

Маша позволила.