Весенний снег

— Все равно приятно, — мягким голосом произнесла Зинаида Ильинична.

— И мне тоже.

— А вы вареньица, земляничного, клюквенного, сливового?

— Я уже. Спасибо, спасибо.

Зинаида Ильинична улыбнулась, показывая крупные пожелтевшие от курения зубы.

— А сюда приехали в отпуск или по делу?

— Да сын у меня… Больной он…

— Да что же это такое на нас, на Зацепиных! — воскликнула Зинаида Ильинична, и голос у нее дрогнул, и второй глаз заслезился.

Она поспешно ладошкой, как ребенок, утерла слезы, торопливо закурила и, справившись с волнением, объяснила:

— Мой Ванечка, — она указала на тусклый портрет. — Так же, как и вы… Через Ладогу отправились, и… концов нет…

— Искать надо, — посочувствовала Вера Михайловна.

— Искала. До сих пор ищу.

— Может, фамилия другая? Может, усыновили?

Зинаида Ильинична рывком притушила папиросу.

— А вот об этом… И то верно… Благодарю вас.

Еще немного посидели, и Вера Михайловна стала прощаться.

— Сереженька-то ждет. Сегодня воскресенье, впускают пораньше.

— Да, да, — согласилась Зинаида Ильинична. — Чего бы ему?..

Зинаида Ильинична взяла с туалетного столика мохнатую собачонку, протянула Вере Михайловне.

— Ну что вы…

— Нет, нет. Не обижайте.

Попрощались тепло, даже обнялись.

— Заходите. Всегда рада буду.

Уже на лестнице Зинаида Ильинична крикнула:

— Адрес! Свой адрес скажите!

Вера Михайловна назвала адрес Федора Кузьмича, помахала Зинаиде Ильиничне рукой и ушла с хорошим чувством на душе, будто и в самом деле у родственников побывала.

Еще издали Вера Михайловна увидела большие глаза сына. Он сидел в конце коридорчика, в игрушечном уголке, чуть в сторонке от других детей, но не играл, а то и дело посматривал на дверь, ожидал ее. Он даже не обрадовался подарку Зинаиды Ильиничны — пушистой собачке, а тотчас, как только Вера Михайловна поцеловала его, обхватил ее за шею и зашептал в самое ухо:

— Мам, а меня профессор смотрел. Одного меня только.

Он был переполнен этой новостью, как будто сознавал и понимал ее значение.

— Так это ж хорошо, Сереженька, хорошо, — успокоила Вера Михайловна и увлекла его подальше от детишек, в их уголок среди цветов, за телевизором.

Она и сама почувствовала, как у нее задрожало сердце от этой новости.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи. Когда он тебя смотрел?

— Да утром же. У себя в кабинете, — с гордостью добавил Сережа. Посмотрел и конфетку дал. Во, — и он достал из кармашка конфету «Белочка».

— Ешь, ешь, — она прижала его к себе, ощущая, как дробно стучит его сердечко.

Сережа занялся конфетой, потом дареной собачкой, а Вера Михайловна все думала, что бы мог означать этот внезапный осмотр профессора, В конце концов она решила, что он мог означать только одно: близость операции.

— Мам, — спросил Сережа, — а меня тоже будут замораживать? А это вовсе и не холодно. Вася рассказывал.

Она поразилась. его понятливости, точнее, его пониманию того, что предстоит. Вообще, все эти долгие месяцы, с тех пор как была обнаружена его болезнь, она удивлялась его стойкости, терпению и мужеству, — он ведь никогда не сробел, не заплакал, не напугался. Он ведь что-то ощущал и чувствовал, хотя бы боль, хотя бы необычность обстановки, но никогда не возражал, не противился, а шел, делал, терпел, потому что понимал, что все это необходимо. Вот и сейчас понимает. Все, все понимает.

«Милый ты мой глупыш. Мужчина ты мой, — мысленно обращалась Вера Михайловна к сыну. — Ты и не представляешь, что тебя ожидает. Замораживают не просто так, а для того, чтобы сердце резать… Но, может, и повезет. Может, и обойдется. Одна надежда.

Другой у нас нет, сыночек…»

Ее охватило такое волнение, что она не смогла больше сидеть, отвела Сережу к ребятишкам и направилась к сестре. Но та сказала:

— Это Клава водила. А она уже сменилась.

«Значит, и в самом деле Сережу смотрел сам профессор, смотрел в необычный день, в воскресенье, смотрел один, с утра, — быть может, специально приехал, чтобы посмотреть его…»

«Ну что ж, ну что ж, — твердила Вера Михайловна. — Вот оно и наступает. Может, и будет наш Сереженька жить долго. Может, и исправят все его проклятые пороки».

Нежно попрощавшись с сыном, Вера Михайловна бросилась на главпочтамт.

«Никитушка! — писала она. — Кажется, приближается тот самый день, которого мы так долго добивались.

Сегодня нашего сыночка смотрел профессор (пришел в выходной специально). Видно, дело идет к операции.

Точнее, она вот-вот будет».

Перо писало плохо. Вера Михайловна поменяла ручку.

«Страшно и боязно, — продолжала она. — А что, как… И рука-то не поднимается написать плохое. Но деться-то нам некуда. Надежда единственная. Невозможно ведь смотреть, как он угасать будет. А сейчас Сереженька выглядит славненько. И такой умница, нисколько не трусит. Рассуждает, как мужчина, разумненько…

Побывала я сегодня у Зацепиной, той, о которой уже писала тебе. Оказалась однофамилицей. Но женщина славная, тоже блокадница, у нее свое горе — ребенка потеряла…»

Вера Михайловна долго думала, как закончить письмо, и наконец приписала: «Об операции я телеграмму пошлю. Ты на почту захаживай».