Вещие сны тихого психа

Сейчас можно честно признаться: когда это произошло, я почему-то сразу подумал о Валентине. Принцип «кому это выгоднее всех» со всей очевидностью указывал на него: если бы Папа убил себя, Валентин автоматически занял бы пост Папы со всеми вытекающими последствиями: звание, положение, льготы; если кто-то другой (не мама!) убил бы себя, вина Папы была бы абсолютной, и Папа, как минимум, ушел бы в отставку; сам факт выноса в кармане пиджака совершенно секретного изделия грозил Папе большими неприятностями… И то, что Галя, сделав экспертизу отпечатков пальцев на корпусе зажигалки, вдруг прекратила дальнейшее расследование, тоже говорит не в пользу ее бывшего мужа. Должно быть, она догадывалась, чья это работа, но, возможно, пожалела Папу. Когда я заикнулся было о том, чтобы продолжить расследование, она так разозлилась, что я просто испугался. Но лишь в первый момент. Через неделю у меня уже имелся стакан из Папиного кабинета с четкими отпечатками пальцев его первого заместителя, Валентина Сергеевича Муржина. Без особого труда в нашей же лаборатории я сделал увеличенные снимки. Вся пятерня словно нарисована! Я втайне от Гали сравнил его отпечатки с теми… Отпечатки совпали с поразительной точностью. Открытие это, сначала обрадовав меня, повергло в уныние: говорить ли Гале, а если говорить, то что за этим последует? Если Галя откажется возбуждать уголовное дело против Валентина, то что в таком случае делать мне? Подавать на развод? Если согласится, то какова будет реакция Папы, и вообще как вся эта темная история повлияет на его положение? А какова будет моя роль? Разворошив это дело, добившись изобличения преступника, не обрушу ли всех нас в такую яму, из которой не выбраться за всю оставшуюся жизнь… Но знание обладает неким таинственным свойством: оно требует огласки, публикации, доклада на Ученом совете, хотя бы сообщения на симпозиуме. Это научное знание. А знание, которое добыл я тайно от всех и которое было связано с Уголовным кодексом, просто жгло меня раскаленным железом. Отмолчаться, забыть — не в моем характере. К тому же «пепел Клааса»… И я решился. Взяв отпечатки официальной экспертизы и отпечатки со стакана, я пришел к Валентину в служебный кабинет, предупредив предварительно, что мне нужно полчаса для конфиденциального разговора. Он принял холодно, даже высокомерно, всячески подчеркивая официальный характер встречи. Когда я развернул на столе копии важных документов, он мгновенно понял, что сие значит, — я видел, как перекосилось и побелело его обычно смуглое, в мелких оспинках лицо. Часы на стене чакали, минута за минутой, а он всё не мог прийти в себя. Наконец хриплым голосом сказал: «Всё это липа, но чего ты добиваешься? Чтобы вместе со мной сел за решетку и Папа? И как ты докажешь, что это именно я, а не ты, подсунул Папе в карман прибор? Подумай здраво, нетрудно доказать, что и ты заинтересован в устранении Папы…» Это меня взбесило. «А ну, докажи! Подонок!» Он уже полностью владел собой, чего нельзя было сказать обо мне. «За „подонка“ ты еще ответишь! А доказать — очень просто. Ты хотел завладеть имуществом генерал-лейтенанта Парыгина: квартира, дача, машина, гараж, накопления… Достаточно?» Я кинулся к нему с яростным желанием врезать в его наглую усмехающуюся рожу. Он защитился рукой, но я все же достал — скользом: потом несколько дней он ходил с пластырем над правой бровью…

Мучивший меня вопрос, говорить ли Гале, вскоре решился сам собой. Дней через пять-шесть после нашего разговора с Валентином как-то вечером, когда я пошел пройтись перед сном, на меня напали в подъезде. Не знаю, кто, сколько, помню лишь оглушающий удар по голове сзади и потом, через пульсирующий мрак, тупые толчки по телу. Окровавленного, стонущего, меня обнаружили соседи, поздно возвращавшиеся откуда-то. Кто-то в сумраке подъезда («Надо б лампочку повесить, денег всё не соберем») споткнулся об меня, и это меня спасло…

Нападение это и несколько звонков по телефону с угрозами, а главное — моя исповедь о разговоре с Валентином — всё это оказалось убедительней Папиных аргументов, и Галя, приняв решение, со всей присущей ей энергией взялась за оформление документов для отъезда в Германию. И только тогда вдруг сама призналась, как она ненавидит и боится Валентина. «Это не человек — зверь! воскликнула она. — Он способен на всё! Ты как-то спрашивал, почему у нас нет детей. Теперь понятно, почему? Я не хотела!» С тех пор я стал бояться темных подъездов и телефонных звонков…

(Из секретных записей.