Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол

– Наловим… – пробормотал себе под нос Истома. Оно, конечно, наловим… А вот насчет златовласки… А и правда – употребить? Раньше-то можно было, да вот Лейв этот, неизвестно же как он отнесется? Может, снаушничает князю. А сейчас, вот, сам предложил. Раз предложил – пускай сам и приведет, оно безопасней. – Ну, Лейв, уговорил, – сказал он громко. – Вели-ка Грюму, пусть тащит сюда златовласую. Употребим, по твоему совету.

Лейв высунулся в дверь:

– Эй, Грюм!

Лысый возник, словно из-под земли. Выслушав приказание, подобострастно кивнул и бросился исполнять. Взяв с собой воинов, вошел в амбар, вытащил во двор Ладиславу, огладив руками по всему телу – эх, хороша девка, такую б и самому…

Изловчившись, Ладислава укусила слугу за руку. Тот завыл и отвесил девушке увесистую пощечину, такую сильную, что от удара Ладислава, вскрикнув, упала на землю. На губах ее выступила кровь.

– Вставай, тварь! – Грюм пнул ее ногой в живот. Не сильно пнул, чтоб не убить, но все ж удар был хорош. Ладислава со стоном изогнулась, притянув к животу ноги. Об одном она сейчас молила – о милости богов. Молила Рода с Рожаницами, Ладу, Велеса-Ящера…

Сидит-сидит Яша,
Под ракитовым кустом.
Грызет-грызет Яша
Орешки каленые,
Милою дареные.
Встань, помоги, Яша!
Встань, помоги, Яша!

– глотая слезы, шептала несчастная девушка.

И вот, видно, помог Велес-Ящер. Смиловался.

Снова замахнулся Грюм, чтобы ударить, но тут страж с башни закричал что-то. Вздрогнув, прислушался Грюм, приложив ладонь к уху.

– Едут! – кричал стражник. – Едут.

– В амбар гадину! – распорядился Грюм, сам же бросился в избу: – Едут!

– Едут? – Истома и Лейв разом вскочили с лавки. – Ну, едут, так едут. Стройте отроков.

В высоком шлеме князя отражалось солнце. Алый плащ его ниспадал на круп вороного жеребца, хрипящего и покрытого пеной, конь переступал ногами – позвякивали кольца кольчуги. Внешний вид князя Дирмунда, на первый взгляд, был абсолютно не княжеским. Некрасивый, тощий, сутулый, бледный, как поганка, с жиденькой рыжеватой бороденкой, куцыми усиками и длинным висловатым носом, похожим на огурец, князь не производил особого впечатления на тех, кто не видел его глаз – черных, неистовых, грозных! Похоже, в глазах – то и была вся его сила. Никто не мог выдержать княжеского взгляда, казалось, прожигавшего насквозь. Вот и отроки, вздрогнув, попятились под пылающим оком Дирмунда.

– Стоять, – сквозь зубы приказал он, и те застыли, словно вырезанные из священного дуба идолы. Затем – по знаку Лейва – разом упали на колени с криком: – Слава великому князю!

– Молодец. – Обернувшись, Дирмунд похвалил Лейва, затем перевел строгий взгляд на Истому: – Теперь показывай девок!

– Прошу, княже, к амбару.

– К амбару? – ощерился Дирмунд. – Что ж, я не гордый. Могу и в амбар войти. – Он спешился, бросив поводья подскочившему Трюму: – Открывай!

Распахнулись со скрипом дверные стойки. Войдя, Дирмунд обвел притихших девушек подозрительным взглядом:

– Ну, те две ничего, – кивнув на Ладиславу с Любимой, молвил он по-норвежски. – Та, рыжая, тоже, пожалуй сойдет… А вот эти две лошади? Будете меня уверять, что они девственны?

– О, нет, княже, – до земли поклонился Истома. – Это для жертвы.

– Для жертвы? – Князь усмехнулся. – Что ж… Пора и об этом подумать. Ведите в капище всех. – Помолчав, он кивнул на Ладиславу, Любиму и Речку. – И этих тоже. Пусть видят.

– Исполним, князь! Не угодно ли квасу с дороги?

– Потом. Сперва капище!

Это было то самое капище. Старое, полузаброшенное – уж слишком далеко в лесах находилось – с покосившимся от времени частоколом, украшенным человеческими и звериными черепами, идолом Перуна внутри, колодцем, полусгнившим домом Волхов и могучим дубом с вросшими в кору кабаньими челюстями. Казалось, дуб хищно улыбается, приветствуя пришедших к нему людей. Ветви его были украшены желтыми веточками омелы, как и сам дуб, особо почитавшейся у кельтов.

Дирмунд и его воины спешились, Лейв с Истомой последовали его примеру. Все остальные и так пришли сюда пешком.

Князь махнул рукой, и слуги его, схватив двух древлянок, привязали их к дубу. Те закричали, предчувствуя что-то страшное. Им тут же заткнули грубыми веревками рты. Разрезали рубахи, обнажив тела. Несчастные Малуша и Добронрава были уже зрелыми девушками, с пышными формами, мускулистыми ногами и большой грудью, соски их тут же осыпали пыльцою омелы.

– Сегодня – Перунов день, – важно провозгласил князь.

– Славься, Перун-громовержец! – хором воскликнули отроки. – Хвала Перуну, хвала грому, хвала его синим молниям!

Дирмунд упал на колени перед дубом: