Вещий Олег

Однако еще раньше, там и тогда, когда прогремел гнев конунга, он отдал повеление сыну, утратившему имя, немедленно прибыть в Старую Русу и сказал Годхарду, кого следует послать в Киев. Однако к тому времени никакого Безымянного в Киеве уже не было: он плыл в печальном караване, доставлявшем на родину тело брата конунга рогов. Плыл, ясно представляя, какие муки ожидают его в конце пути, а потому в сумерках, еще более плотных от зарядившего дождя, бесшумно скользнул в воду и исчез без следа. Хальвард предполагал такой исход, а потому судьба сына на этом отрезке событий его беспокоила мало. Куда меньше, чем вопрос, заговорит ли под пытками Ахард. От его откровений зависело очень многое, и поэтому Хальвард всячески тянул, передавая Годхарду свои многочисленные сети, разбросанные не только по земле русов. Он разыгрывал молчаливое отчаяние, головную боль, провалы памяти, выдавая своих лазутчиков и соглядатаев чуть ли не поштучно. И ждал, ждал.

— Ахард не выдержал пыток, — наконец-то сказал Годхард. — Он молчал все время. Палач думал, что он откусил себе язык.

На лице Хальварда ничего нельзя было прочитать — он превосходно владел собой. Но Годхард за время былой дружбы научился читать в его душе. И усмехнулся:

— Теперь тебе легче будет вспоминать имена.

— Легче, — согласился Хальвард. — Ахард знал многое, и конунг мог неверно истолковать его пыточные крики.

Он начал говорить пространнее, а главное, откровеннее. Теперь он думал о сыне, но твердо был убежден, что Безымянный сумеет уйти, затеряться, выскользнуть и сообразить, что в Старой Русе ему появляться нельзя. И поэтому так и не отдал Годхарду своего человека, который давно поставлял из Новгорода заморские яства и вина не только к его столу, но и к столу Рюрика, хотя старый варяг в еде всегда довольствовался малым. А для Хальварда еда вдруг стала удовольствием. И из Господина Великого Новгорода зачастил поставщик, и вскоре Хальвард узнал и о полубезумной мечте Рюрика во что бы то ни стало вернуть княжича Игоря, и о странной отлучке посадника Вояты, и о заметном усилении новгородских разъездов. И начал отпускать славянскую бороду, столь несвойственную русам.

Об этой бороде Ольрих сказал Годхарду: вовремя донесли. Но Годхард не был Хальвардом, не задал себе вопроса, с чего это вдруг знатный рус перестал бриться, а просто отмахнулся:

— От безделья, Ольрих. Я крепко держу в руках все концы.

Не удержал.

А Хальвард безотчетно чего-то ждал. Он верил в предчувствие, а потому, хорошо изучив действия довольно ленивой стражи, поздней ночью непременно отпирал дверь, ведущую в сад, а перед рассветом запирал ее вновь. И перестал спать по ночам, отсыпаясь днем. Сидел в темном углу, не вздувая огня, и напряженно вслушивался во все скрипы и шорохи.

И расслышал однажды легкие шаги. Тот, кто шел сейчас к нему, хорошо знал не только дом, но и каждую половицу в этом доме. Бесшумно открылась дверь — ровно настолько, чтобы проскользнуть, — и отец с сыном крепко обнялись.

— Я знал, что ты уйдешь от всех глаз и от всех ушей. Но как ты догадался, что в усадьбу нужно проникать тайно?

— Я случайно повстречался с Вернхиром. До него уже дошли слухи о твоей опале.

— Ты признался ему…

— Что я — Безымянный. В этом пришлось признаться.

— И ты знаешь, где стоят варяги Вернхира?

— И знаю дорогу туда. Но зачем нам варяги, отец? Уедем…

— Куда? — почти беззвучно перебил Хальвард. — Нам некуда идти. Никто, кроме, может быть, рогов, не даст нам убежища, но ведь Рогхард пошлет тебя к палачу. Но я знаю, какие сны снятся Рюрику.

— Прости, отец, я не понимаю.

— Мы вернем Рюрику его варягов. За это он не просто укроет нас, он засыплет нас милостями. Мы ударим Олегу в спину, поднимем славянские племена, и ты, Безымянный, сын мой, станешь конунгом русов. Станешь! Наш род не ниже Олегова рода…

Через неделю Хальвард исчез из охраняемой усадьбы. Не на шутку перепуганный этим Годхард перекрыл все мыслимые пешие и водные пути, разослал лазутчиков и следопытов, но не нашел и следа опального боярина.

Отец и сын шли неспешно, чередуя переходы короткими привалами. Уже зачастили дожди, опадала листва, но огня они не разводили, заранее подыскивая сухие места для ночевок. Безымянный сын вел уверенно, сообразуясь с собственными приметами, обходя топи, а порою и сооружая для отца переходы через небольшие речки из подручного бурелома и всячески избегая бродов, так как сушиться было негде.

— Одного брода не миновать, отец. Будет по грудь, но тот берег — песчаный и не мог промокнуть глубоко.