Вещий Олег

— Мой сын. — Хальвард поднял голову, и все увидели его вдруг постаревшее, смятое лицо.

Они долго смотрели в глаза друг другу. Конунг и один из самых близких его помощников, доселе казавшийся таким надежным.

— Не лги мне, — с тихой угрозой произнес Олег. — Твой сын был ранен в битве на Шел они три года назад, и тяжелая броня утащила его на дно реки. Этим ты сам объяснил мне, почему не привез тело сына в Старую Русу для погребального костра.

— Я изменил ему имя, сочинил другую жизнь и устроил его рядом с Аскольдом. Это — твой лучший лазутчик, конунг.

— Мой? Твой, а не мой. Я впервые сегодня услышал о нем.

— Нет, мой конунг! Он верно служил тебе, а не мне. Я лишь передавал ему твои повеления.

— Так повели ему до черной осени явиться ко мне. Я послушаю его рассказы, а затем под стражей отправлю в Полоцк к конунгу Рогхарду согласно древнему обычаю.

. — Но за что? За что? Ты должен выдать рогам Год-харда…

Олег поднял руку, и Хальвард замолчал.

— Твой сын подвел убийцу к жертве, зная, что произойдет убийство. Этого достаточно. Степень его вины конунг Рогхард определит без наших подсказок.

— Конунг…

— Кому ты поручишь передать мое повеление о возвращении твоего сына в Старую Русу?

— Что?…

— Ты не расслышал? Кто еще знает, что Безымянный — твой сын?

— Ахард.

Хальвард был смят, уничтожен, уже не мог мгновенно просчитывать последствия собственных ответов, а тем более отвечать с уклончивой неопределенностью. Он был занят мыслями о роковой судьбе сына, предотвратить которую уже не мог, а потому и не заметил выразительного взгляда, брошенного Олегом на Годхарда, после которого Годхард тотчас же вышел.

— Тебе не удастся повторить милосердную смерть Закиры, — сказал конунг. — За каждую ошибку рано или поздно приходится платить, а ты нагромоздил их столько, что у тебя уже не осталось сил удерживать их. Однако я уважаю твои прежние заслуги, а потому передам тебя твоему собственному палачу: твоей совести. Пусть она терзает тебя до погребального костра за то, что ты обрек собственного сына на лютые муки.

— Конунг, пощади. Я делал все только во имя твоего великого дела.

— И ради этого великого дела ты поссорил меня сначала с рузами, потом — со славянами? Добрая помощь. Ради этого великого дела ты, уже зная, кто такая Инегельда, хотел заставить навеки замолчать Аль-вену? Посеять во мне недоверие к Годхарду и Ставко? Ты очень устал, боярин, помогая мне. Пришла пора отдохнуть.

Вошел Годхард. Коротко кивнул Олегу и сел на свое место.

— Пора отдохнуть, — повторил конунг, поняв, что Годхард сделал то, что требовалось. — Все дела, все связи и всех лазутчиков передашь Годхарду. Он отвезет тебя в Старую Русу, где ты будешь отныне жить постоянно без права покидать собственную усадьбу. И все это только в том случае, если Ахард не поведает нам того, о чем ты предпочел умолчать. Годхард проводит тебя. Ступайте.

3

Когда Ставко с пятеркой отборных дружинников прискакал в Смоленск, жители встретили его настороженно, но, в общем, почти спокойно. Они собирались группами на площадях и пересечениях улиц, о чем-то толковали, замолкая при его приближении. Ни одного воина из поднятой Хальвардом дружины Перемысла он нигде не заметил и еще до встречи со Смоленским князем понял, что все военные силы ру-сов выведены из города к Смядыни.

— Я рад, что вижу именно тебя, воевода, — сказал князь Воислав, приняв Ставко немедленно, по первой же просьбе. — Когда над Смоленском сгущаются тучи, о сумраке в душе проще говорить со славянином.

— Значит, утром Хальвард опомнился, князь Воислав?

— Хитрецы, думается мне, не очень-то склонны к этому. Первая хитрость не прошла, и он просто заменил ее второй хитростью. Любопытно узнать, сколько же у него в запасе этих самых хитростей.

— Я не знаю его припаса, но колчан с ядовитыми стрелами будет отобран у него навсегда, князь Воислав. Он принес тебе свои извинения?

— Он гнулся в три погибели, умоляя не держать обиды, и ссылался при этом на повеление конунга Олега.

— И ты веришь ему?

Князь Воислав грустно улыбнулся.

— Я всегда избегал трудных решений, воевода. Я люблю женские ласки, охоту и веселое застолье. Но в эту ночь я не сомкнул глаз. Я сидел на сырой земле в застенке, кругом меня сновали крысы, но я не обращал на них внимания, хотя боюсь крыс больше раненого вепря. Я думал, воевода.

— Поделись со мной своими думами, князь Воислав.

— Ты предан конунгу русов, воевода. Он возвысил тебя, осыпал милостями, и ты за это…

— Не за это, князь Воислав, прости, что перебил твои речи. Хорошим дружинником быть куда проще, чем малоопытным воеводой. Но я положил к его ногам свой меч однажды и навсегда. И я не знаю ни одного славянина, который посмел бы изменить подобной клятве. Его отвергнут все племена, проклянут отец и весь его род, и в конце концов он закончит свой путь предателя на плахе палача. Я просто объяснил тебе причину и теперь готов со всем вниманием выслушать твои думы.

Князь Воислав долго молчал, старательно хмуря выгоревшие добела и совсем нестрашные брови. Потом сказал: