Вещий Олег

— И ты веришь ей, матушка?

— Верю, мой сын. И хочу, чтобы ты пригласил ее к семейному столу. Мое сердце говорит мне, что ты нашел то, о чем и не помышлял.

Урмень молча всмотрелся в ее улыбающееся лицо, молча, не сняв оружия, прошел на женскую половину. Шел, звеня железом, и служанки разбегались перед ним. Но Инегельда осталась там, где стояла, склонившись в низком поклоне. Он долго смотрел на стройную девушку в светлом платье, на золотые, рассыпанные по плечам волосы.

— Подними лицо.

Инегельда тотчас же послушалась. Глядела на него огромными синими глазами, не моргая. Она знала, что ей не миновать этой встречи, заранее подготовила к ней матушку Урменя слезами и бурным раскаянием, но такого могучего темно-карего витязя увидеть не ожидала. Тогда, при спасении от верной гибели, она уже обратила на него внимание, но, отдохнув, окрепнув и узнав, кто он такой, ощутила сейчас незнакомое ей доселе томительное волнение, от которого вдруг замерло сердце. А потом кольнуло, два раза, и она перевела этот двойной укол на известный девичий язык: «Это ОН».

— Матушка просит тебя разделить с нами семейную трапезу, — сказал он и тут же вышел, чувствуя, что через мгновение ему будет еще труднее это сделать.

За столом говорила только мать, уловив, что молодые люди склонны промолчать все застолье. Ине-гельда вообще не поднимала глаз, Урмень урывками поглядывал на нее, но разговор поддерживать не спешил. А спросил вдруг:

— Кто ты?

— Я… — Девушка отложила нож, коротко глянула через стол. — Я не признавалась никому, потому что опозорила род свой. — По пушистым щекам медленно сползли две слезинки. — Я — Инегельда, дочь воеводы Орогоста. Ты — первый, княжич Урмень, перед кем я открыла свою тайну.

— Как дочь Орогоста попала в Старую Русу?

— Я ехала к родичам, когда меня захватили люди Хальварда и через Смоленск переправили в Старую Русу. Хальвард требовал, чтобы я… — Она запнулась. — …отравила Неждану. Я рыдала и отказывалась, пока он не отправил меня к палачу. Нет, меня не пытали. Меня заставили смотреть, как пытают других. И… и я не выдержала, княжич, Хальвард нашел верное средство. Измученная тем, что видела и слышала, я дала обещание Хальварду исполнить его волю, и он сделал так, чтобы я под видом рабыни попала в дом Нежданы. Я приготовила отравленное зелье, но не смогла протянуть его Неждане. Просто поставила и сбежала куда глаза глядят. И меня, на счастье, нашел Одинец.

— От твоего яда погиб безвинный.

Застонав, Инегельда закрыла глаза. Из-под длинных ресниц неудержимо катились слезы.

— Сделанного не воротишь, сын мой, — вздохнула мать. — Девочка собственными страданиями искупила свой тяжкий грех.

— Общий враг для меня важнее общего друга. — Урмень встал из-за стола, низко склонился перед матерью. — Благодарю тебя, светлая матушка моя. Дозволь заночевать на ближнем сеновале.

Последние слова он произнес, посмотрев на Ине-гельду, и вышел. Женщины остались одни, и мать открыто любовалась вдруг ярко заалевшей девушкой. И тихо сказала:

— Я благословляю тебя, дочь моя.

Ночью Инегельда пришла к Урменю. И он знал, что она придет, и она знала, что придет, и, вероятно, поэтому они в молчаливом яростном безумии буйно не спали до рассвета.

— Я поклялся мстить русам, и прежде всего — Хальварду. Теперь — особенно.

— Я пойду с тобой, мой княжич. Я владею мечом и конем и не буду тебе обузой, что бы с нами ни случилось. Поверь, мы уже не можем расстаться.

Вероятно, впервые в жизни Инегельда говорила с такой опустошительной искренностью, потому что никаких иных мыслей и впрямь не было в ее голове, что так уютно лежала сейчас на плече Урменя. Он так ее и понял и крепко прижал к себе.

— Мы будем скрываться в лесах у бродов и переправ. И налетать, как буря, по моему кличу. Знаешь, как я умею кричать?

— Верю, но твой крик, мой княжич, очень скоро будут знать все. Ты лучше свисти.

— Как?

— Вот так!

И Инегельда, вскочив, свистнула столь звонко и оглушительно, что в усадьбе враз залаяли все собаки, вскочила челядь и в своих покоях проснулась матушка. И торжественно перекрестилась:

— Благодарю тебя, Господи. Теперь я приму смерть без страха за сына моего.

5

«Годхард — не Хальвард, воевода…»

Если бы Хальвард услышал эти слова! Если бы слышал — кто знает! — может быть, он тогда бы не забился в последнем усилии, не выскочил бы в последних судорогах из невода, попав вместо чистой воды на прибрежный песок. Если бы…

Годхард был прекрасным исполнителем чужих мыслей. Преданным, старательным, ловким, расчетливым, осторожным. А Хальвард сам рождал мысли, сам продумывал их, подбирал исполнителей и — терзался новыми мыслями. Последнее время, правда, мысли все чаще стали заменяться мечтаниями, которые в конце концов вырвались из-под его воли, в какой-то степени подчинили — его себе, и Хальвард полетел в пропасть, лишившись всего, кроме собственной усадьбы, ставшей местом его заточения.