Вещий Олег

Ставко молча вышел. Дело представлялось серьезным, складывалось скверно, и тут уж стало не до выяснений, почему боярин посылает его, воеводу Олега, а не кого-либо из челяди перепуганного до заикания Ольриха. Но ни быстро соображавший Ставко, ни окончательно утративший всякое соображение Ольрих не представляли и сотой доли тех последствий, какие могли вытечь из внезапной и явно насильственной гибели наследника конунга рузов. Это ясно было лишь одному Хальварду не только потому, что он в силу своего положения при Олеге знал о его планах и трудностях, но и потому, что именно он, грозный боярин Хальвард, держал в своих руках всю сеть тайной службы русов. К нему, а не к конунгу Олегу стекались донесения лазутчиков из всех сопредельных земель, он, а не Олег хранил в своей голове все нити этой сети и отлично представлял себе вероятность тех или иных действий, которые могли последовать за этим убийством. Дело было даже не в том, что кровно оскорбленные рузы могли войти в военный союз с вятичами, поставив под угрозу войска левой руки Олега. Страшно было другое: рузы могли предупредить Хазарский Каганат о силах, собранных под стягом конунга русов, и склонить их нанести удар еще на подступах к Киеву. Для рузов это была прекрасная возможность отплатить русам за гибель сына их конунга, для Хазарского Каганата — редкая удача не только подтвердить свое могущество, но и утвердить его во всех славянских землях. Для Олега — да и для всего народа русов! — это означало крушение всех надежд и мечтаний. Надо было что-то предпринимать, действовать, сбить рузов с толку, но Халь-вард, зная причину, не представлял себе ни одного из следственных рядов, которые ее породили.

— Я — Хальвард, — сказал он, требовательно постучав в заложенную рузами дверь. — Ты знаешь меня, боярин Биркхард, я представляю здесь конунга Олега. У нас общее горе, Биркхард, но причины его мы не можем обсуждать через дверь.

Едва ли не впервые в жизни он говорил по наитию, не продумав заранее каждое слово, не расположив их так, как было удобно ему. И, вероятно, потому именно эти слова оказались искренними. Тоже впервые в жизни. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить боярина с окладистой славянской бородой.

— Наши слезы в общей чаше горя. — Хальвард прижал руку к сердцу и низко склонился перед Бирк-хардом, но теперь он уже точно знал, что и как будет говорить. — Свершившегося не воротишь, и нам с тобою, боярин, надо вместе искать руку, сразившую сына конунга. Клянусь памятью моего отца, что отдам убийцу тебе, кем бы он ни оказался.

Он вынул меч, сильным ударом вонзил в пол и положил руки на перекрестье рукояти, как клялись все древнегерманские племена.

— Я принимаю твою клятву, боярин Хальвард. — Биркхард поднял горькие, высушенные болью глаза. — И я запомнил в ней каждое слово. Каждое.

Хальвард молча обнял его. Это тоже было порывом, и старый боярин рузов принял эту вдруг прорвавшуюся искренность. Подавив вздох, покивал седой головой и молча пошел за Хальвардом.

— Будем говорить только о гибели Берсира, — сказал Хальвард, когда они уединились в укромных, хорошо охраняемых покоях. — Прости, не хочу причинять тебе боли, но ты должен ответить на мои вопросы. Эта колченогая утка Ольрих сказал мне, что Берсир — да примут боги душу его! — не успел ни пригубить кубка, ни чего бы то ни было проглотить на пиру.

— Ольрих сказал правду.

— Отсюда следует, что его отравили не в усадьбе конунга Олега, в которой распоряжается Ольрих, а где-то еще. Он отлучался до пира?

— Берсир ездил к Неждане. Но она куда-то уехала, как он мне сказал, мы ждали три часа и только потом пошли в трапезную. Все это время Берсир провел со мной, и я свидетельствую, что он не сделал ни одного глотка. Он очень ждал Неждану. Хочешь знать, почему он ее ждал?

— Потом, все потом, — отмахнулся Хальвард. — Я ищу нить. Давай рассуждать. Берсир мог выпить кубок у Нежданы?

— Нежданы не было дома. Об этом мне сказал сам Берсир. Но он не сказал, что пил там что-либо. Не сказал, Хальвард.

— Мы это скоро проверим: воевода Ставко привезет сюда домоправительницу. Скажи мне, боярин, из чьих рук может принять кубок сын конунга рузов?

— Только из рук самой Нежданы.

— Но ее не было.

— Так ему сказали. И так он сказал мне.

— Ты на что-то намекаешь, боярин?

— Я вынужден так думать. Берсир ничего не сказал о том, что пил и ел у Нежданы, но это — единственное место, где он мог пить или есть. Сын конунга не пьет из непочтенных рук, ты знаешь наши обычаи, Хальвард.

— Ни при каких обстоятельствах?

— Ни при каких. Чем меньше народ, тем тщательнее он исполняет обычаи предков.

— Значит, эта нить никуда не ведет?

— Никуда. По двум причинам. Первая: если Нежданы и вправду не было дома, то сын конунга рузов не принял бы кубка ни от кого. Вторая: Берсир не сказал мне, что пил или ел в доме Нежданы. Эта нить никуда не ведет, Хальвард.

— И все же…

Без стука распахнулась дверь, и в покои вошел Ставко. На сей раз его обычно улыбающееся лицо было суровым.