Вешние воды Василия Розанова

«Ни одно письмо[415] не датировано, так что о датах говорит только почтовый штемпель на конвертах. Иногда письма подписаны полной фамилией, но чаще инициалами или вовсе не имеют подписи… Некоторые написаны на почтовой бумаге «Нового времени», но чаще бумага случайная – обрывок бандероли, полоска, клочок. Охотнее всего писал Розанов на длинных узких полосках, покрывая их мелкими, бисерными буковками-раскаряками. Строчки часто кривятся, загибаются. Отдельные слова написаны очень большими буквами, часты подчеркивания двумя, тремя штрихами. Почерк очень неразборчивый, трудный (наборщики всегда ругаются, говорил Василий Васильевич)».

Эрих Голлербах[416]

А что если восстановить по сохранившимся остаткам и описаниям, по исследованиям специалистов, посвятивших себя розановедению[417], что называется реконструировать несостоявшуюся книгу В. В. Розанова, придав ей форму диалога великого русского мыслителя с юношами и девушками, жившими на рубеже XIX–XX веков?! Эпоха великого перелома в жизни России не в абстрактных схемах и политизированных догмах, а чувствах и мыслях современников, в их прихотливых извивах… тревожных… мятущихся… противоречивых… Здесь все слишком человеческое, переполненное личной документальностью, по прошествии десятилетий, спрессовавшихся в столетие (!), ставшее над-индивидуальным. Эпистолярный жанр как вид художественной литературы; жизнь, искания и наблюдения студентов и курсисток в беспорядочных, лишенных последовательности и стройности, но таких изумительных по нелепости письмах… Все то, что еще способно обострять наши мысли в направлении субъективной восприимчивости личного и частного, заветного и уединенного, превалирующего в творчестве В. В. Розанова.

Трафарет покорного восхищения [418]

Разрешение недоразумений

Егор Крикалев Василию Розанову

На днях я получил от Вас книгу «О понимании». Приношу Вам искреннюю мою благодарность за вашу любезность. Я давно был заинтересован этою книгою, а приобрести ее мне все как-то не удавалось, и вот теперь благодаря вашей любезности я сделался обладателем ее. Надеюсь, что прочту ее не без пользы для себя, ибо тут есть чему поучиться. Может быть, здесь-то я найду разрешение некоторых моих недоразумений, возникших при чтении вашей статьи «О легенде Великого инквизитора»[419]. В противном случае я просил бы у Вас позволения обратиться к Вам письменно за некоторыми разъяснениями, если бы только это не было помехой вашим серьезным занятиям. Ваша заметная отзывчивость на всякое искреннее чувство дает мне право думать, что Вы не оставите без ответа и разъяснения моих испытывающих писем. Конечно, теперь не время обращаться с какой бы то ни было докукой, но после каникул я от души желал бы начать переписку с вами. Примите уверение в совершенном почтении и преданности.

Василий Розанов Егору Крикалеву

«Легенда о Великом инквизиторе», сочиненная одним из братьев Карамазовых – Иваном, – душа романа Достоевского, все действие которого только группируется около нее, как вариации около своей темы.

«Я читал вашу статью о Достоевском, очень ею заинтересовался и должен был и похвалить, и побранить вас. Похвалить за глубину и тонкость понимания – как верно вы угадали его мучения и отсутствие в нем веры!.. Да вообще, там много превосходного, и много такого, что, по-моему, не вполне верно. Но все это любопытно и достойно чтения».

Николай Страхов Василию Розанову[420]