Весло невесты

— Не обижайся, я ж правду сказал. Ты и сама про непокрытую голову и брючонки подумала. Ведь подумала? Подумала? — очки батюшки сверкали на солнце.

— Ну, подумала. Так это еще не повод «приблудной» называть, я ж не собака, — я щурилась, глядя на батюшку, потому что он встал как назло между мной и солнцем.

— А всё равно приблудная.

Мне стало смешно.

— Вы и сами чудной, батюшка.

— Вот, заулыбалась — это хорошо, — батюшка начал как-то смешно приседать, — меня Отцом Матфеем зовут, а тебя каким именем крестили?

— Ярослава. Только по крещению ли — не знаю, — пока он приседал, я развернулась так, чтобы стоять спиной к солнцу.

— А крещеная? — отец Матфей пытался закрыть ладонью глаза от солнца, — чего вертишься? Наверняка ведь загорать ходишь — вот и стой против солнца, загорай себе! А у меня оптика на глазах! От нее эффекты всякие дополнительные и неудобства на свету!

— Крещеная, — я улыбалась, но с места не двигалась.

— Надо знать имя по крещению, непорядок так-то. Вот видишь, и тут я прав, что приблудной назвал, — отец Матфей вытирал слезы, — есть в тебе милосердие али и слова такого не знаешь?

Я развернулась на девяносто градусов, чтобы солнце перестало слепить и меня, и его.

— Только из уважения к оптике.

Отец Матфей насупился.

— Шутка, не сердитесь. Вы всегда такой веселый, отец Матфей?

— Так ведь уныние — грех тяжкий. Знать должно, — он прищурился.

Внешне отец Матфей очень соответствовал своему бодрому громкому голосу. Он оказался молод, лет тридцати — тридцати пяти. И росту совсем не великого. Без шапки так и вовсе ниже меня. Приятный брюнет. С шикарной бородой. Светская характеристика, конечно, но как по-другому сказать? На курносом носу сидели круглые очки. На круглых щеках — круглый румянец. Он весь был какой-то круглый, без резких переходов и границ. Под рясой проступало крепко сбитое тело. А потом мой взгляд неожиданно упал на ботинки, и я замерла в изумлении.

— Отец Матфей, что это у Вас под рясой? — я не могла удержаться и показала рукой на его ноги.

— А что? — он начал очень смешно тараторить, — ну, джинсы, ну и что? Под рясой ведь они, под рясой! Вот ведь, разглядела, приблудная! Не могла смолчать! Вот обязательно надо было указать!

— Простите, Отец Матфей, это я от неожиданности. Про «казаки» промолчу — честное слово, найду силы, — я подняла руки к небу. — Так почему храм среди бела дня закрыт?

Сдержать смех было очень трудно — «казаки» и джинсы у отца Матфея были что надо. Это можно было понять, даже увидев их мельком. А я задержала на них взгляд секунд на десять. Только руки я сразу подняла к небу, а взгляд секунд через десять — так что разглядела хорошо.

— Правильно, надо уважение к старшим иметь, — он посмотрел на меня и подождал, не спрошу ли чего, чтобы не захвалить раньше времени, — и к сану уважение иметь надо. А храм закрыт, так как нет здесь пока священника. Я в здешний храм послужить прихожу. Почти каждый день, но не постоянно я тут. Мой приход в селе. Вот не поверишь: едут ко мне в село аж из областного центра. Джипы не мерседесы, порши не ламборджини, — отец Матфей перечислял увлеченно.

— Однако, отец Матфей, Вы хорошо осведомлены. Даже разбираетесь, я бы сказала, в машинах.

— Так, чай, читать могу и памятью Бог не обидел, — он говорил без отповеди, потому что ему очень хотелось дорассказать до конца, — деловые такие, до жути деловые, едут креститься. Я свою девятку старющую куда спрятать, не знаю. Стыдно! Прости, Господи! Грех, а мне стыдно. Молюсь, а всё равно нет-нет, да и застыжусь своей девятки перед Мерседесом. Вот, а они и не замечают девятку мою, что машины такие бывают, уж забыли давно. Грехи им отпущу, окрещу, они довольные на свои джипы да мерседесы поусядутся и едут домой. А я на свою девятку гляну — срамота… И из Москвы гости бывают. Хозяева завода тутошнего. Приехали давеча на машинах, я и не видывал таких. В костюмах, холеные, молчаливые. Это они тутошний храм отстроили — вишь, красота какая, там внутри еще не всё расписано. Ну, вот, приехали они, я аж взволновался — будто Путина встречаю. Который хозяин главный — он по правде молился и крестился. Просил чего-то у Господа, мне не открыл. Я ему предложил душу облегчить, а он ни в какую — спасибо, мол, так я, просто молился. А я ж вижу, когда так, а когда от сердца молят-просят.

Батюшка говорил быстро, а сам пристально на меня смотрел.

— Прочитали что-то на моем лице, отец Матфей? Так пристально изучаете?

— А ты никак понесла, девонька? — он спрашивал, а вопроса ни в его голосе, ни в глазах не было.

— Разжаловали из приблудных, Отец Матфей? — от неожиданности я не знала, что сказать.

— Ох, и остра на язык, милая! — он вроде бы продолжал журить, а в голосе послышалась забота и почти нежность.

— Простите, привычка, как вижу хорошие джинсы, а тем паче «казаки» — начинаю острить. А Вы о чем, батюшка? Кто, что и куда понес?

Отец Матфей пристально посмотрел мне в глаза и как-то посерьезнел на минуту.

— Зря остришь, дело-то серьезное. Венчались вы али в грехе живете? — он сцепил руки замком и изобразил грозный вид, но голос звучал мягко.