Весна

Как водится, молодежь затеяла танцы, пожилые сидели в сторонке. Старые фронтовые товарищи Валентин Бедрицкий-Наташин и Борис Руков-Колин, обняв друг друга за плечи и покачиваясь, пели военные песни. Эйно Торс-Колин и Марио Талия-Наташин говорили по-английски и неплохо понимали друг друга. Маша Ротова-Колина и Родион Губкин-Наташин мастерски станцевали фокстрот, затем танго, а после, как полагается, перешли к медленным танцам, обнявшись, явно увлеченные друг другом. Обнимались, в другом углу, и Таня Грудкина-Наташина с Колей Пальциным-Колиным. Солидный Борис Руков помог Инге Платьиной убрать со стола после ужина. Затем он же уложил спать малолетних Антошу и Валечку Чулковых-Наташиных.

А в это время, оставшись без присмотра, одиннадцатилетние Тоня Членова-Колина и Петя Вагинов-Наташин играли в дальних коридорах дома. Тоня, громко хохоча, раскрасневшись, стремительно вбегала в Петину комнату и снова выбегала, как пьяная, в полутемный коридор. В руках она держала пластмассовую брызгалку и постоянно норовила обрызгать Петю, который, тоже весь трясясь от хохота, безуспешно уклонялся, прячась то за шкаф, то заслоняясь картонным щитом. Оба уже были мокрые с ног до головы.

В общем, хорошо прошла встреча этих двух кланов.

А может быть, просто-напросто, заброшенные непонятно в какое состояние сознания парень Коля и девушка Наташа любили друг друга в пустом кабинете химии.

История потерянного зеркальца

Я вышло на Божий свет из картонной коробки. Меня продавали в киоске. Я было выставлено напоказ, как рабыня на невольничьем рынке. Со мной продавались три моих сестры — белое, голубое и оранжевое. Неподалеку лежали расчески, далее — солнечные очки и зубные щетки.

…Я ВЫШЛО НА БОЖИЙ СВЕТ ИЗ КАРТОННОЙ КОРОБКИ…

Это случилось на юге, где всегда гнездилась торговля рабами. Светило жаркое солнце. Мы были совсем молодыми.

На ручке у меня в те времена было оттиснуто цветное изображение Кремля. Над Спасской башней сверкала выпуклая звездочка из стеклянного рубина. От нее расходились лучи. Я впервые отразило солнечный свет, я отразило синее небо, приветливый променад какого-то курорта, балюстраду, зеленую веточку, проходящих людей, разнеженных теплом и праздностью. Продавал нас старик-работорговец в зеленом козырьке, бросавшем тень преждевременной смерти на его морщинистые щеки. Он что-то бормотал. Возможно, заклинания. Сначала купили мою сестру, потом меня. Мы, четыре сестры, простились друг с другом, выходя в неизвестную жизнь, мы обронили несколько прощальных полуслов беззвучным полушепотом, мы обменялись лукавыми лучиками, мы четырежды преломили солнечный свет, мы отразились на прощанье друг в друге, образовав четырехкратную бесконечность. Прощайте, прощайте! Увидимся ли когда-нибудь? Увидим.

Меня приобрел высокий, худосочный мужчина в коричневой рубашке и белых широких штанах. Он отразил во мне свое не очень здоровое и не очень загорелое лицо. Он неуверенно улыбнулся мне (себе). Он купил меня для своей семилетней дочки Верочки. «Для Веруньки», — пробормотал он. Так я попало к Верочке Зеггерс. Мы провели очень милое время на взморье. Верочка и я были неразлучны. Я навсегда отразило в своей душе это детское лицо со светло-зелеными глазами. Мать Верочки Инна Ильинична также иногда пользовалась мною, когда оставляла дома свою надменную пудреницу или внутренне угрюмое квадратное зеркальце в оправе из искусственных жемчужин. От частого пребывания на пляже в узкий промежуток между мной и моей рамкой набились крупинки песка.

Однажды меня чуть не разбили тяжелым каучуковым мячом. Я любило лежать на горячем песке пляжа, глядя в небо, отражая высокие облака. Потом случилось следующее: семейство Зеггерс отправилось на прогулочном пароходе для осмотра изумительных коричневых скал. Верочка стояла на палубе, облокотясь о перила. Ее белая лайковая сумочка трепыхалась на ветру. Внезапно я выпало и оказалось в воде. Я слышало, как Верочка плачет и кричит, призывая обратно свое любимое зеркальце, пытаясь повернуть вспять колесо судьбы. Но по силам ли это детским ручонкам? Я быстро погружалось, прорезая морские воды, вспененные уходящим пароходом. Я танцевало, посылая сквозь зеленоватую хлябь прощальные блики, светлые утешения милой Верочке. Мир уходил в вышину, и колышущаяся тьма обступала меня.

Да, тьма обступила меня. Замшелые скалы выступали из этой тьмы. Вверх уходили аморфные медузы. Я упало в тенета липких высоких водорослей, они замедлили мое падение. Уже в совершенно бесшумном мире я соскользнуло на мягчайший, чуть склизкий мох. Какая-то рыба приблизилась и тупо поглядела в меня. Я отразило ее пустое серебряное лицо. Душенька! Бедовые глаза ничего не поняли. Но я покорно согласилось с судьбой — пусть так! Пусть мне суждено после краткого, яркого бытия погрузиться в черную тьму. Пусть! Я согласно на все.