Весна

— Это не только будет. ЭТО УЖЕ БЫЛО. НЕСКОЛЬКО РАЗ.

Каким-то страшным и в то же время пьянящим и беспечным холодом повеяло от этих слов. Словно бы великое тайное знание, к которому в нормальной ситуации приближаются десятилетиями духовных практик, вдруг само открылось: просто так, похуистично, небрежно, бесцельно…

Такой пик требовал быстрого снижения, комического эффекта (такого рода эффекты можно называть Хвостом Лисы, с его помощью случайно высказанные истины заметают свои следы). Комический эффект не заставил себя ждать.

Раздался плаксиво-женский голос, который с бытовой жалобной интонацией посетовал:

— Чтобы Кнопку нажать, это еще уметь надо, а сейчас молодежь техникой совсем не интересуется. Не думают о завтрашнем дне.

Это замечание разрядило хоть и счастливую, но все же вытаращенно-откровенческую атмосферу всего разговора.

Кто-то заржал, подошли какие-то парни с вопросами:

— А? Что?

Последнее мгновение весны

Май 1945 года. Берлин. По-весеннему светло в кабинетах Управления контрразведки. Все открыто и распахнуто: окна, двери, сердца… Весело пахнет войной, весной, горьким дымом — горят разбомбленные дома, в спешке жгут документы в архивах и канцеляриях. Звонко или глухо хлопают выстрелы то в одной, то в другой комнате, — офицеры в черных мундирах стреляют в себя. Разрозненные эти выстрелы звучат сквозь канонаду: советские войска близко, бои идут уже на соседних улицах. Блестя сапогами, идет по коридору офицер — подтянутый, в черной форме СС, с темными спокойными глазами. Это Макс Отто фон Штирлиц. Он же полковник Максим Исаев, советский разведчик. Офицер входит в свой кабинет, запирает за собой дверь на ключ. Подходит к окну, распахивает его, полной грудью вдыхает дымный весенний воздух. Он счастлив. Вот оно — утро, которого он ждал четыре долгих года войны.

Пьянящее слово «победа» проступает повсюду: в дымах, в рваных облаках, на стенах полуразрушенных домов.

Он сделал для этой победы все, что мог. Все эти годы он носил униформу врага, говорил на языке врага, он подобрался к самому сердцу вражеской империи и незаметно подтачивал это сердце, разрушал его — и вот, еще несколько последних судорожных вздрагиваний, и сердце это прекратит биться навсегда. Конец проклятой войне! Конец фашистам! Кружится голова при мысли о том, что можно будет сбросить этот сраный черный мундир, сорвать с рукава шелковую ленту со свастикой, вернуться в любимые города, в родные деревни, лежать в травах, спускаться к рекам, бродить по извилистым тропам, слушать скрип лодки в тумане и дальний лай собак, поцеловать мохнатую лапу ели, услышать треск костра, затянуться махоркой, опрокинуться в душистый альков сеновала, войти и еще раз войти в родное женское хохочущее русское тело, услышать задумчивый протяжный стон, уснуть, бродить во сне по извилистым коридорам гестапо, проснуться, понять, что это был сон, вскочить в медленно набирающий ход поезд, курить в тамбурах, подставляя лицо дорожному ветру, встретить старика на пыльной дороге и увидеть в его прищуренных глазах лукавинку, неподвижное отражение свечи, страшную смешливую мудрость вечного младенца, затянуть песню про высокий обрыв над рекой, смотреть на мутное солнце в степи, получить орден Боевого Красного Знамени и в пьяном бреду подарить его малознакомой девушке, расставаясь с ней на вокзале провинциального городка, на полустанке, на дощатой платформе с проросшей травой, расставаясь с ней после сумбурной и страстной ночи, понимая что она — эта молоденькая девушка в красном ситцевом платье — она и есть Боевое Красное Знамя — это она взлетала над наступающем полком, она стояла на куполе рейхстага, подняв к вискам худые усталые руки, с ее именем не губах шли солдаты в атаку и гибли в окопах… Затянуть песню, разбить пустую бутылку о кирпичную стену тюрьмы, заснуть, проснуться…

Хлопнул выстрел в соседнем кабинете. А лучи-то, лучи! Звук падения тела на пол. Айсманн застрелился. Туда ему и дорога! Честный малый. Мог бы сидеть юнкером в родовом гнезде, потягивать портер, ебать крепких кашубских девчат… Но голос древних рыцарей грянул в его душе, он услышал, как скачут они в бой под знаменем креста, как гремят копыта их коней, как горят орденские замки… Он увидел, как предок его Гюнтер Зеленый врубается в ряды язычников, как рубит и рубит и хохочет веселый берсерк, и гибнет пронзенный стрелой с последним криком «Das Gott und Das Blut» (Бог и Кровь). И Айсман надел черный мундир и нарукавную повязку со свастикой…