Весна

На занавесках был странный серебряный отсвет. Он не видел такого раньше. Но как-то угадал, сейчас венец ночи и скоро будет светать. Прошлым летом он плыл с родителями на байдарке по бесконечной реке, и в такое же время его разбудили. Тогда ночь была непохожей, непроглядно черной, без серебристых свечений, но он знал – именно в эти часы его разбудили, чтобы показать рассвет над рекой.

Стало странно, что так долго не спал. Он устал от серебрящихся искр на складках штор, от ожиданья рассвета, от тяжести в груди, от беспокойной усталости, от жара на щеках и сухости губ. Снова улегся на спину, махал на себя краем одеяла, как веером, откинул голову, закрыл глаза, зажмурил их как-то очень сильно… и провалился.

Он ехал в поезде. Первое, что ощутил, как в такт монотонным толчкам раскачивается его тело. Ощутил физически, его тело качалось. Он лежал плашмя, грудью навалившись на перекрещенные руки. Было больно. Руки резало, они были стянуты чем-то…, грубым ремнём? Они и сами были грубы эти руки, тело было большим, даже не так, взрослым, оно не могло принадлежать Спириту. Волна ужаса поднялась внутри. Это не могло происходить с ним.

Но это происходило. Ощутив ремни на руках, он снова с мучительной ясностью вспомнил, кто его везёт и куда, вспомнил, что его ждёт. Вспомнил, на миг очнувшись от забытья, в котором потонул, отчаявшись найти выход. Когда одни и те же мысли бесплодно истерзали его, ведя, едва возбудив надежду, опять к тупику, напрасно перебирая неосуществимые пути к бегству, прокручивая в голове невозможные варианты спасения. И он отрешился от всего, погрузился во тьму, в которой где-то, далеко позади горел огонёк. Огонёк, который должен был опередить, озарить ярким пламенем, стать путеводной звездой и спасти. И он, ожидая, блуждал, грезил, плыл, растворялся среди множества неясных событий, полустёртых картин, которые беспорядочно сменяли друг друга, не давая себя осмыслить. Он потерял их порядок и счёт, их невозможно было запомнить. Лишь последнее…, – последним был мальчик, что где-то…, в нигде слишком сильно зажмурил глаза. И возвратил его к рези ремней, к тяжести неотвратимой беды, навстречу которой нёс поезд. Возвратил к тому, чего нельзя было избежать, но, что Разум отказывался принять, в самом себе отыскивая лазейки для лжи, ища спасение в жалких попытках вернуться в беспамятство.

Но в беспамятстве было спасенье, был путь, по которому ужас вынес маленького Спирита назад. К серым бликам на потолке. К горячей и влажной постели. К тяжести скрещенных на груди рук – он лежал на спине, отражая, как в зеркале, позу, несущегося в поезде.

Как презирал потом себя Спирит за тот ужас. Страх перед неведомым. Растерянное смятение слабости. Ведь никогда, никогда за тринадцать лет, он не чувствовал, не мог представить, что можно чувствовать так. Пронзительно остро. Глубже и невыносимее боли.

Как он искал в своей памяти мысли Того, его воспоминания, свежие, жестоко ранящие, и всю жизнь, гораздо более долгую, чем жизнь Спирита, которую ясно видел в те краткие мгновенья. Но всё потерялось, размылось, исчезло в забытьи.

Как силился Спирит понять, что с ним случилоcь, что это было.

Как безнадежно пытался найти слова, чтоб рассказать этот сон. Это видение, Чудо. Впрочем, мальчишки и не собирались его понимать, лишь смеялись и называли фантазером и вралем. Не скоро потом перестали дразнить.

Обида была глубокой. Он спрятал её в себе, поклялся никогда, никому больше не говорить. Утаил даже от мамы, хотя ей привык рассказывать почти всё, что случалось с ним.

Два сновидения. Перевернули его жизнь.

Раз это дважды пришло. Значит, должно было повторяться? Он ждал. Ждал, пряча от насмешек. Что-то чудесное, что открылось ему. Тайное, могучее, неведомое. Что сделает могущественным и сильным. Как оно само.

Он мечтал об этом. В какой-то взрослой книге были вычитаны слова-"спириты", "спиритуализм". Слова никак не объяснялись, что это такое, он совсем не понял, но не стал расспрашивать родителей. Ему понравилось звучание слова. Смутно осознавалась какая-то связь. С двумя снами. Он стал называть себя в мыслях Спирит, тем более, что ему никогда не нравилось настоящее имя. Это начиналось так глупо, но с годами тайное, одному ему известное имя стало привычкой, а данное при рождении стало чужим.

Вот только не было больше снов. Не было почти год. Мечты были напрасны.

Как он мог ждать? Верить, что чудо повторится?