Весна

Да, вторжение медиков в его жизнь было неприятно. Но, поняв, что оно несёт и немалые выгоды, что оно помогает жизни ради видений, он приноровился к нему. Он больше не рассказывал врачам о снах – к чему? – они выискивали в его рассказах то, что было нужно, а наиболее внимательные постоянно смущались, если что-нибудь не укладывалось в их схемы. От этого Спирит узнал столько медицинских светил. Едва он начал им преподносить то, что они хорошо знали, врачи вздохнули спокойно. Спирита перестали направлять к светилам, всё стало ясно и так. Необычная клиника с развитием болезни поблекла и выплыл типичный характер заболевания. Им стал заниматься только старый, вежливый доктор из диспансера. С которым легко договориться, периодически делая ему приятные подарки. С тех пор, как Спирит получил инвалидность, он не бывает в больницах.

Ему не кажется, что, позволив другим считать себя умалишённым, в чём-то он уже стал таким, как они?

В чём-то стать таким, как они, стать таким с точки зрения тех, кто воплощал собой нормальность, он стремился. Учился этому у самых тяжких больных. Стать безумным, обезуметь. Забыть обо всём, кроме снов, окунуться в желание снов с головой. Оборвать цепкие щупальца страха, привязчивые увещевания Разума. Как они разорвали. Помешавшись.

Зачем?!!!

Сны не давались ему в руки потому, что он не был до конца предан им, не желал их всецело, отвергнув иные стремленья.

Он не подозревал вначале, как много будто не важных для него, едва ли не презираемых желаний живет внутри, более того, управляет им. Жажда быть кем-то в глазах других – безнадёжно далеких, алчность торжества и успеха – в этой мизерно-серой жизни, тяга к женщинам – не понимавшим его, остававшимся чужими даже в физической близости, привычка быть опекаемым ребенком, сопряженная с вмешательством родителей в его жизнь. Его мышцы противились многочасовым упражнениям, желудок требовал плотной, перенасыщенной пищи, не позволявшей телу быть свободным от бесконечного пищеварения.

Желудок… Даже мозг его протестовал, в часы, посвящённые упражнениям и поиску странствий, он как никогда доказывал Спириту, что готов предаваться чему угодно. Тревогам. Сомненьям. Шумам за окном. Раздумьям, привычным и хорошо знакомым, как позывные ежедневной радиопрограммы. Обрывкам чужих речей, случайно осевшим в памяти. Мечтам, наивным, как грёзы детей, и унылым как безнадёжные мечтания взрослых. Мелочам, отчего-то делавшимся важными. Фразам из книг. Полуснам. Только не тому, что требовал от него Спирит.

Каким это было неприятным открытием. Он думал об обыденной жизни с какой-то гадливостью, он считал себя далёким от неё, а она глубоко проникла в него и не собиралась отпускать. Он бредил снами, негодовал и изводил себя тем, что они капризны и недоступны, был болен разлукой с ними, в которой проходила большая часть его жизни, но в этой разлуке, мысли и чаянья его были почти полностью отданы Реальности. Такой чужой для него!

Сила куцых желаний, исподволь торжествовавших в нём, приводила Спирита в бешенство. Они должны были сгореть в огне. Сны требовали всего, без остатка. Сны требовали безумства. Отреченья.

От всего, что человеку мило и дорого? От самых нормальных, естественных желаний? От сладости жизни?

От всего, что называется ей. К чему в страхе привязаны люди обыденности. Лучше! Голодать, но не прикасаться к мёртвой пище. Жить в страданиях и одиночестве, но не в пустой суете. Погибнуть в видениях, но не существовать, разлагаясь, как тухлая рыба. Идти туда, куда зовет тебя цель. Расставаясь без сожаления с тем, что сдерживало, как кандалы на ногах.

И он смог так жить? Смог быть этим счастлив?

К сожалению – нет. Сказать да, значило бы сказать не всю правду.

Он заклинал себя этими призывами, он кричал это себе, чтобы не сорваться от дрожи, шагая по нити, которую выбрал, как путь. Сказать, что и чувствовал так, означало бы лгать.

Он решил для себя – прежней жизни конец, ни дня, ни часа, ни мгновения не отдать пустым мечтам, пустым словам, бегству от главной цели. Думал, что избавится от пустоты, заключённой – он думал – в обыденности. Но пустота взошла над ним, огромная, всевластная, непреодолимая, поглощающая всё и вся, и ему так захотелось прежней суеты, бесполезности, он с жалкой радостью бежал к ним.