Весна

Перемена кончилась, учитель вошел в классную. Ни одного мальчика на месте не оказалось, а девочки предательски поглядывали в сторону спальной, поэтому учитель сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Выкрикивая на ходу: «Ну ребята, ребята!» – он направился в спальню.

Мальчики молча глазами указали на новичков, как бы желая сказать, что имеют право находиться сейчас здесь, а не в классе.

Отец Куслапа, увидев учителя, отвесил ему неуклюжий поклон и почтительно кашлянул; Тоотс потом еще не раз, к великой радости Кийра, передразнивал старика. Говорили даже, будто Тоотс, когда ему самому уже надоело обезьянничать, за каждый такой поклон и покашливание получал от Кийра старое перо, обладавшее свойством писать то тоньше, то толще, в зависимости от нажима. Впрочем, поди знай, так ли это, – мало ли что болтают злые языки.

Куслап-младший сморщил нос и сделал гримасу; он оторопел так, словно его уличили в преступлении. Зато Яан Имелик стоял перед учителем невозмутимо, точно какой-то бог – скорее всего, разумеется, бог Ванемуйне,[7] держал в руках каннель и улыбался. Ему все было нипочем, лишь бы при нем был его каннель.

– А-а, да это Куслап и Имелик! Что же вы так запоздали? Почему раньше не приехали в школу? – спросил учитель, разглядывая своих новых учеников.

– У меня тулупа не было, – сказал Юри Куслап поспешно и резко, словно боясь, что может запоздать со своим ответом.

В толпе ребят кто-то фыркнул, но учитель так посмотрел на них, что все сразу утихло, а Тоотс, вынув и рывком развернув свой грязный носовой платок, стал тщательно сморкаться. Кийр, спрятавшись за спины других, скорчился и закрыл руками рот, как будто его душил смех, хотя ему совсем не хотелось смеяться.

У Арно на лице появилась сочувственная улыбка, а Тыниссон, казалось, прикидывал в уме, много ли нужно овчин на тулуп для такого заморыша, как Куслап: скажем, одна… полторы… ну, самое большое, две – и хватит. Два-три аршина материи, вот и все…

– Да, никак нельзя было раньше, господин учитель, – подтвердил со своей стороны Куслап и снова кашлянул. – Да и теперь трудновато было, не знал, откуда столько денег взять на учение, но раз уже дело начато…

– Ну ничего, это не так важно, – сказал учитель. – Наверстают, они оба мальчуганы бойкие, как мне кажется. Правда? – обратился он к новичкам.

Имелик, улыбаясь, пожал плечами, а от окна послышалось торопливое и резкое «да!».

Затем все пошли в класс и начался урок арифметики. Старик Куслап некоторое время еще возился в спальной, потом на цыпочках прошел через классную комнату в коридор. У дверей он остановился, кашлянул и так же, как и раньше, неуклюже поклонился учителю.

Учитель вызвал обоих новичков. Имелик в прошлом году учился в министерской школе, но по каким-то причинам оставил ее и до рождества, ничего не делая, просидел дома – так он сам сказал учителю. Все, о чем его сейчас спрашивали, он когда-то учил, но успел перезабыть; он теперь смотрел на все эти вещи таким взглядом, каким смотришь на человека, которого, кажется, где-то видел, но все же не знаешь, кто он такой. При этом он нисколько не терял своего великолепного спокойствия.

Куслап же, по-видимому, многое знал, но, слабо владея русским языком, не мог как следует показать свои знания; между прочим, в его произношении не было никакой разницы между буквами з, ч, ш и щ. Но он действительно знал арифметику – это видно было из того, что у классной доски он быстро решил задачу.

– Да, это у тебя получается, – заметил учитель, а Тоотс ужасно удивился; такой серый паренек, прямо мокрица какая-то, и так хорошо знает арифметику. Тоотс твердо решил вступить с ним в переговоры, втайне подумав: «Если он так хорошо решает задачи – пусть себе решает. Такому дай пару старых перьев – потом можешь у него вечно списывать».

Он, правда, обещал учителю готовить уроки самостоятельно, но обещание это было давно забыто, и мысли Тоотса по-прежнему занимали индейцы, кентукские молодчики, самострелы, деревянные коньки с саженными веревками, словом, всякие необыкновенные вещи. Особенно поразительна была его способность фабриковать деревянные коньки, что, впрочем, следовало отнести и за счет большого сезонного спроса на них. Он продавал их ежедневно и по одному, и парами, но на следующий день снова приносил две-три штуки. Прошел слух, будто Тоотс изготовляет полозья для коньков из лезвий кос, причем из новых, а не из каких-нибудь старых, негодных. Однажды кто-то подслушал, как Тоотс шептал Визаку на ухо:

– Косы на чердаке лежат. Оттуда я их и беру… каждый день по одной. – Затем он сунул себе палец в рот и, грустно покачав головой, добавил:

– Вот будет дело, когда старик летом на покос соберется! Полезет на чердак за косами, а там палки одни. Хоть привязывай к ним старые подошвы, да так и коси!

II