Весна

Лишь близорукие люди могли не заметить того, что борьба идет не из-за одного только Дрейфуса. Нет, она уже давно вышла за стены Дворца правосудия, где шел суд над Золя, — она перекинулась в палату депутатов, где люди сражались даже кулаками и тростями, и пламенный оратор, вождь социалистов, Жорес бросил в лицо реакционерам: «Вы предаете Францию кучке генеральской военщины!»

В самом Париже в те дни было раскрыто несколько контрреволюционных заговоров. Банды наемников, уголовников бесчинствовали на улицах Парижа, били стекла в домах и витринах магазинов. Они врывались на заводы, где пытались избивать рабочих. Они гроиили магазины, принадлежащие евреям. По ночам они разжигали на улицах костры, жгли книги и газеты.

Эта погромная волна прокатилась по многим городам Франции. Французские колонизаторы искусственно подогревали ее в колониях, где имели место отвратительные выходки. Был случай в Алжире — хулиганы, крича, хохоча, улюлюкая, окружили беременную арабскую женщину. От испуга у нее начались роды.

Негодяи не пропустили к ней врача. Они плясали вокруг нее и орали песню, тут же ими сочиненную, с гнусным припевом: «Вот свинья и опоросилась!..»

Но против этой мерзости уже объединялись левые элементы: рабочие, студенты, ремесленники, интеллигенция. Над Францией занималась заря гражданской войны.

В такой накаленной атмосфере настал семнадцатый — и последний — день процесса Золя.

— Подсудимый Золя!.. Вам последнее слово.

Золя говорил спокойно. Он обратился к присяжным:

— Вы — сердце Парижа. Вы — его совесть… Посмотрите на меня. Разве похож я на предателя?

Глубокое волнение охватило его, когда он заговорил о том, что заставило его — писателя, пожилого человека — ринуться очертя голову в борьбу за Дрейфуса:

— …Дрейфус невиновен, клянусь вам в этом! Клянусь моим сорокалетним писательским трудом, клянусь моей честью, моим добрым именем! Если Дрейфус виновен, пусть погибнут все мои книги! Нет, он ни в чем не виноват, он страдает без всякой вины!

Золя знал и понимал — в этом убедил его весь ход процесса и все то, что творилось за стенами суда! — что надежды на его оправдание нет.

— Я спокоен… — закончил он свое слово. — Правда двинулась в путь, правду не остановит ничто! Конечно, меня можно обвинить и приговорить. Но настанет день, когда Срранция скажет мне спасибо за то, что сегодня я помогал охранять ее честь!

Суд вынес Эмилю Золя обвинительный приговор — заключение в тюрьму на один год и штраф в три тысячи франков.

Полковник Пикар был посажен в тюрьму «за разглашение государственной тайны».

Казалось бы, черные силы реакции могли торжествовать и считать дело Дрейфуса похороненным. Но оно только разгоралось! Прав был Золя, когда говорил: правда идет, ее ничто не остановит. Правда продолжала свой путь, ее поддерживала разбуженная народная совесть.

Франция — рабочие, студенты, интеллигенция — волновалась, митинговала, бастовала. Левые газеты печатали Бсе новые данные, все новые улики, убийственные для Эстергази и Анри.

Оба шакала чувствовали приближение катастрофы. Каждый из них знал, что другой, спасая себя, предаст и продаст его.

Через полгода после процесса Золя Генеральный штаб вынужден был под давлением общественного мнения подвергнуть допросу полковника Анри. Припертый к стене, Анри сознался во всем: в сообщничестве с Эстергази, шпионаже, во всех сфабрикованных им фальшивках и подлогах.

Понимая, что все кончено и ему уже не уйти от правосудия, Акри зарезался бритвой в тюрьме Мон-Валерьен.

Эстергази успел бежать за границу, где продал газетам свои дневники. Конечно, в них было немало лжи — ведь писал их Эстергази! Но все же эти дневники устанавливали черным по белому полную невиновность Дрейфуса.

Это случилось почти год назад. Но только сейчас удалось добиться пересмотра дела Дрейфуса и его возвращения во Францию… Значит, виновники этого страшного дела — генералитет, отцы-иезуиты, правые газеты — не сдаются, не разоружаются.

Чем кончится новый процесс Дрейфуса, сказать сегодня нельзя.

Одно ясно, эта борьба будет не на жизнь, а на смерть!

Так закончил свой доклад Александр Степанович.

Позже всех гостей уходят самые близкие: друг наш — доктор Иван Константинович Рогов и его приемный внук Леня Хованский.

— Шашура! — отзывает меня Леня в сторону. — Правда, замечательно?

— Замечательно!

— Скажи-ка… — говорит он не сразу, помолчав. — Ты сегодня Тамарку звала?

Тамарка — это его сестра, моя одноклассница.

— Звала, — отвечаю я неохотно. — Сказала: «Приходи, Александр Степанович будет рассказывать про Париж, про дело Дрейфуса…»

— А она?

— Ну, она! Не знаешь ты ее? Сделала гримаску и говорит:

«Ну-у-у! Хоть бы о модах парижских рассказал! Нет, я пойду к Леночке Атрошенко — у нее танцы нынче». И все!

Проводив всех гостей, уходит и дедушка.

Мрачно качая головой, он, по своему обыкновению, говорит на прощание:

— Ох, попал бы я к ним, в эту ихнюю Францию!

— Я знаю! — говорит папа очень серьезно. — Ты бы научил их сморкаться. И быть людьми, а не свиньями!