Весна

И Юзефа вместе со всеми переживала тревогу за него, готовила ему «передачи», очень полюбила его жену. Потом случилось так, что полиция на глазах у Юзефы арестовала Володю Свиридова, студента-революционера, сына наших соседей. Юзефа до сих пор вспоминает с гордостью: «А чумудан с книжками Володиными полиция не нашла! Я спрятала!» В общем, Юзефа видела, может быть, и не так уж много, но вполне достаточно, для того чтобы понимать: если полиция кого-нибудь или чего-нибудь ищет, значит, надо в лепешку разбиться, чтобы она никого и ничего не нашла! Я привела Юзефу в мою комнату, показала ей книжку «Андрей Кожухов»: вот это надо спрятать от полиции.

Юзефа с минуту подумала и ушла, ничего не сказав.

— Так… — растерянно пробормотал Степа. — Не хочет бабушка прятать литературу.

— Спрячет! — уверенно возразил Шнир. — Это такая старуха, я вам скажу!..

И правда, Юзефа скоро вернулась, неся свой заветный старенький баульчик. До него мне еще никогда не разрешалось дотрагиваться, даже приближаться к нему нельзя.

— Вот! — с торжеством сказала Юзефа, ставя свой баульчик на стул. — Это моя смертная справа. Когда помру — пани знает! — меня в этом похоронят. Тут платье светленькое. Едвабная хусточка (шелковый платочек) на голову… Ну и еще — обувка…

Сюда и книжечку вашу положу, тут ее никто не найдет. Уж до моей смертной справы я полицию с ее лапами не допущу!

Я молча приникаю к Юзефе, к ее умным, добрым рукам. Все они могут, эти руки, все они умеют… А если нужно, могут надавать кому следует и подзатыльников и оплеух — пожалуйста! Не умом, а всем существом своим я понимаю: Юзефа — это часть всего ласкового, верного, надежного, что составляет родной дом…

Ученики мои собираются уходить.

— До свидания, мамаша! — И Шнир крепко жмет Юзефе руку. — Спасибо вам!

А Степа Разин сердечно обнимает ее:

— Вы — золото!

— Кастрюльное? — усмехается растроганная Юзефа.

— Нет, самое настоящее! Пятьдесят шестой пробы!

В институте учебный день проходит как в тумане. Хорошо, что никто из учителей не вызвал меня: я бы лыка не связала, хотя знаю уроки хорошо. Но все мои мысли дома, около того баульчика, где среди Юзефиной смертной справы ждет меня книжка «Андрей Кожухов»…

Возвратившись из института, застаю новость: Сенечка нездоров. В чем его нездоровье, толком неизвестно.

Папа говорит:

— Вздор! Пустяки! Оденьте его, и пускай бегает!

И в самом деле — в горлышке у Сенечки чисто, глотать ему не больно. Температура почти нормальная: 36 и 7 десятых. Головка тоже не болит. Но у мамы свои приметы болезней. Сенечка ей сегодня, как она выражается, «что-то не нравится» — какой-то он кислый, квелый, глазки невеселые. Нет, пусть лучше полежит денек в постельке.

Меня, маленькую, так не баловали, не нежили — папа этого не позволял. Ежедневно обливали меня холодной водой, заставляли ходить по нескольку часов в день босиком: летом — в саду, а зимой — в комнатах, по полу.

— Да, — говорит мама, — с Сашенькой это было можно: она была здоровенькая. А Сенечка такой хрупкий, постоянно хворает.

— Оттого и хворает, что растишь ты его, как спаржу: в парнике, под стеклом! А Сашенька была здорова вот именно оттого, что…

— …оттого, что росла, как крапива под забором! — с укором подхватывает мама. — Вспомнить страшно, как ты над ней мудрил! Я была молодая, слушалась тебя, все твои выдумки исполняла.

— Зато теперь ты отыгрываешься на Сенечке! А он — шельмец — и пользуется этим.

— Да… — подтверждает Сенечка голосом кротким и слабым. — Я — шельмец. Я — очень шельмец… (Он считает, что «шельмец» — это название его болезни!) И пусть мама даст мне в постель ту фарлафоровую птичку, я буду с ней играть.

В такие дни, когда Сенечка лежит в постели из-за того, что он маме «что-то не нравится», ему разрешается играть не только своими игрушками, но и любыми вещами в доме. Каждые пятнадцать минут мама с озабоченным, встревоженным лицом пробует губами, не горячий ли у мальчика лобик, и беспрекословно исполняет все его прихоти.

Никакие папины замечания и насмешки не достигают цели.

Мама даже приглашает к Сенечке доктора Ковальского. Ведь папа, говорит она кротко, не специалист по детским болезням.

Пусть Сенечку лечит специалист.

Кто обижен этим — просто кровно оскорблен! — это Юзефа.

Она обижается за папу!

— Новая дела! — яростно ворчит она, натирая в комнате пол. — Не понимает уже наш пан доктор детинные хворобы. Не понимает, ха!.. А я вам скажу: он панские хворобы не понимает!

Панская хвороба у Сенечки, вот что!

— Нет, Юзенька, — говорит Сенечка все таким же слабеньким голоском, — я больной. Сам папа говорит, что я — шельмец.

Это очень опасная болезнь…

Замечательно, что Сенечка не врет, не притворяется. Он вообще очень правдивый мальчик. Но он мнительный. Ему передается мамина тревога. И он всерьез чувствует себя слабым и больным.

— Дай, мамочка, мне ту вазочку с буфета, я буду наливать в нее воду и выливать обратно, это будет очень смешно… — просит он все тем же «умирающим» голосом.