Весна (Дорога уходит в даль - 3)

- Меля! - говорю я тем замогильным шепотом, каким в наших домашних спектаклях мы изображаем таинственных злодеев. - Меля, ты можешь сохранить тайну?

- Вот крест святой... - И Меля начинает истово креститься.

- Нет! - продолжаю я так злодейски, что мне самой становится страшно. Нет, простой клятвы мало! Повторяй за мной: "Если я разболтаю эту тайну, пусть жабы и скорпионы жалят мою печень! Пусть шакалы и гиены терзают мой труп!.."

Повтори!

Меля усердно и старательно бормочет:

- Если я разболтаю... пусть жябы и шякалы скушяют мою печенку... И скорпиены тоже!

- Хорошо, - одобряю я. - Слушай: эта новенькая - никакая не Люся и никакая не Сущевская! Она... графиня!

- Что ты говоришь? - Меля поражена. - А как ее фамилия?

Этого вопроса я не предвидела. Ну да не отступать же!

- Она - графиня... графиня де Алибрави!

- Ох! - Меля уничтожена. - А почему она об этом молчит?

В самом деле, почему она молчит? Надо врать дальше!

- За ней следят враги. Одного зовут Резонанс, а другого - Майонез...

Ой, с Майонезом я дала маху! Меля не может не знать, что майонез - это соус, который подают посетителям в ресторане ее отца.

- Майонез? - переспрашивает она. - Ты что-то путаешь.

- Да, да, я спутала, его зовут как-то иначе... Ну, да не в этом дело! Важно то, что враги преследуют эту бедную девочку. Они хотят отнять у нее титул и богатство.

- Богатство?

- Да. У нее сто тысяч золотых функелыпперлингов! - продолжаю я врать так вдохновенно, что внутри у меня все хохочет. - Понимаешь?

Но Меля хочет знать все дотошно.

- А какие же это деньги - эти фун-кун... шпун...

- Мексиканские! Золотые функельшперлинги!

- Ох, а я с ней так невежливо... - раскаивается Меля. - Но я ведь не знала, что она из "выжших"... Да, - спохватывается она вдруг, - а почему же в таком случае у нее на завтрак вареная говядина из супа? И с черным хлебом.

- Это для отвода глаз. А дома они с матерью едят мексиканское национальное блюдо "тирли-тирли"... Из пупков птиц киви-киви...

- Какое, какое блюдо? Из чего?

- Тирли-тирли. Из протертых пупков птиц киви-киви!

- А ты у них была, что ли? И ела пупки эти самые?

- Была... Вчера... Целую тарелку схомячила...

Я говорю такими рублеными словами, потому что еще минута - и я не выдержу, расхохочусь-разгрохочусь, по маминому выражению, "как пожарный".

Но тут приходит неожиданное спасение: служитель Степа дает звонок. Конец большой перемене. Надо бежать в класс.

Но Меля так заинтересована, что не отпускает меня. Притянув к себе мою голову (за четыре года нашего совместного ученья я вымахала, долговязая, как Дон-Кихот, а Меля - кругленькая и приземистая, как Санчо Панса) и заглушая звонок, Меля трубит мне в самое ухо:

- А когда это будет? Когда она получит свои сто тысяч?

- Когда? - переспрашиваю я страшным голосом. - Ты хочешь знать когда?

. И тут со мной случается неприятность. Для того чтобы произвести на Мелю еще большее впечатление, я, продолжая сверлить ее глазами, отступаю на шаг назад, чувствую под своей ногой что-то твердое и слышу жалобный вскрик:

- Ох, какая неуклюжая!

Оборачиваюсь и с ужасом вижу, что я отдавила ногу нашей классной даме, Агриппине Петровне Курнатович.

- Простите! - лепечу я. - Я не видела...

- Надо видеть! - с гримасой боли выдавливает она из себя. - Надо видеть...

Ну, как я ей объясню, что не могу видеть... затылком?

Агриппина Петровна направляется в класс, прихрамывая и неодобрительно качая головой.

- Ты ей на мозоль наступила, - шепчет Меля. - Теперь она будет тебя ненавидеть!

С этого дня Агриппина Петровна в самом деле вроде как ненавидит меня. "Ненавидит", конечно, не то слово: просто я вызываю в ней неприятное воспоминание. Мне это очень досадно. Агриппина Петровна Курнатович чуть ли не первая за все годы синявка, к которой у нас, учениц, нет никакой вражды.

Больше того, мы все считаем, что она славная. Наказывает ока редко и неохотно. Не сует нос во все парты и сумки. Не вынюхивает, нет ли у кого-нибудь запрещенных вещей. Не пытается заводить с нами "келейные" разговоры, чтобы выспрашивать об остальных ученицах. Еще одно отличает Агриппину Петровну от других синявок: есть в ней какая-то ласковая сердечность.

Захворает кто-нибудь из учениц - Агриппина Петровна сама отведет ее в лазарет, постоит там, пока врач или сестра милосердия скажут, в чем дело. И, если заболевшей надо отправляться домой, Агриппина Петровна проводит ее вниз, в вестибюль, посмотрит, чтобы она теплее укутала горло, и еще помашет ей на прощание: "Счастливо! Поправляйтесь поскорее!" Может быть, это покажется странным, но, с тех пор как у нас в синявках Агриппина Петровна, я больше никогда не вру, будто у меня болит то или другое в дни, когда я не приготовила уроков.

И подруги мои тоже. Нам просто неприятно обманывать этого милого человека, который так сочувственно относится к нашим болезням.