Весна Гелликонии

Однако их вынужденное заключение на Аверне давило на них не только чисто психологически. Они понимали, что не имеют возможности непосредственно проверить свои гипотезы.

Их понимание природы так называемой костной лихорадки с некоторых пор стало предметом горячих споров. Новые знания и наблюдения породили новые гипотезы. Семья Пин обратила внимание, что во времена затмений, перед вторжением вируса, происходит ряд изменений в составе пищи людей. Ратель выходит из моды. Брассимпсы, богатые витаминами и целые столетия спасавшие людей от смерти, выходят из рациона. Не служит ли такое изменение питания причиной ослабления сопротивляемости людей вирусу? Дебаты разгорались все жарче, и некоторые горячие головы уже высказывались за то, чтобы совершить незаконную экспедицию на планету, несмотря на опасность.

Не все заболевшие костной лихорадкой погибали. К тому же, проявляла она себя по-разному, иногда принимая легкую форму. Одни люди в страхе бежали от нее, другие меланхолично продолжали жить прежней жизнью, ожидая удара судьбы — ибо бежать было все равно бесполезно, заболевали практически все. Из заболевших выживала примерно половина. Но из умерших только немногие получали свою могилу. Остальных убивали сами соплеменники, соседи, оставляя трупы стервятникам, целые тучи которых парили над селениями, ожидая следующей жертвы. Некоторые люди, боясь смерти, покидали селения, но лихорадка настигала их и в дороге.

Выжившие от болезни теряли треть своего веса и впоследствии они так и не восстанавливали нормальный вес — впрочем, понятие «нормальный» здесь было относительным. Не восстанавливали вес ни они, ни их дети, ни дети их детей. Эта структура передавалась в следующее поколение. Сама лихорадка служила для срабатывания эктоморфизма населения Гелликонии — для переключения биологического вида в разновидность, адаптированную для жаркого периода.

Такое положение сохранялось в продолжение всего лета Великого Года. А затем приходило «смертоносное ожирение».

Как бы в качестве компенсации за эти экстремальные сезонные диморфические изменения, оба пола на Гелликонии были примерно одинаковы по росту и весу. Их вес составлял приблизительно 12 стейнов в старых олдорандских мерах веса. Выжившие от костной лихорадки снижали свой вес до 8 стейнов. Следующие поколения приспосабливали свой скелет к новому весу — и так было до тех пор, пока жуткое «смертносное ожирение» не вызывало противоположные драматические изменения.

Аоз Рун был одним из тех, кто пережил первый цикл этой трагедии. После него многие тысячи были обречены на страдания и смерть. Некоторые, жившие в отдаленных уголках планеты, не испытали этого удара, но их потомкам было суждено жить в изменившемся мире, и у них было мало шансов продолжить свой род. Две страшные болезни, возбуждаемые вирусом, на самом деле были одной болезнью, и эта болезнь, эта царица смерти, была в своем роде и спасителем. Она несла на своем окровавленном мече средство для выживания человечества в необычных условиях жизни на планете.

Дважды в две с половиной тысячи земных лет гелликонианцам приходилось пролезать в игольное ушко, куда загоняла их вошь фагоров. Это была цена их выживания, их дальнейшего развития. Из смерти, из явной дисгармонии, из предсмертных хрипов и воплей рождалась чистая нота уверенности в том, что все происходит так, как надо, что все происходящее — к лучшему.

Но только те, кто смог сохранить веру, слышали эту ноту и верили ей.

Когда замер скрип костей, погрузившись в мягкую глубину странной музыки, жгучие пустыни боли оросились блаженной влагой. Это было первое, что ощутил Аоз Рун. Все, что предстало его глазам, когда к нему вернулась способность видеть, это скопление странных округлых предметов с размытыми очертаниями и неопределенными цветами. Для него они не имели смысла, да он и не искал смысла. Он просто лежал там же, где и был, с открытым ртом, неестественно прогнувшейся спиной, закатившимися глазами. Он ждал, пока сможет сфокусировать свой взгляд.