О том, как Дубчек относился к только что принятым на себя в Чиерне обязательствам, свидетельствует характерный эпизод уже времен братиславской встречи. Он увидел у своих сотрудников свежий номер журнала «Репортер», с антисоветской карикатурой прямо на обложке. Карикатура представляла собой репродукцию старой русской литографии периода Первой мировой войны, на которой были изображены казак и провожавшая его женщина в национальной русской одежде. Подпись к рисунку гласила: «Не горюй, Дуняша, о долгом расставании. Я еду на маневры». Дубчек немедленно попросил убрать журнал, чтобы его ненароком не заметил Брежнев[795]
.Надо сказать, что и в Москве выражали сомнение в том, что Дубчек выполнит свои обязательства, хотя Брежнев на это надеялся. Он и так еле убедил Гомулку и Ульбрихта приехать в Братиславу – лидеры Польши и ГДР с самого начала были убеждены, что Дубчек опять будет тянуть время и отделываться пустопорожними обещаниями. Такой же точки зрения придерживалось и большинство советского политбюро. Брежнев понимал, что если обещания, данные в Чиерне, не будут реализованы, то он уже никак не сможет избежать военного варианта решения чехословацкой проблемы.
В информации для партийных организаций КПСС по итогам встреч в Чиерне и Братиславе 8 августа 1968 года трезво констатировалось:
«Отмечая положительные результаты переговоров в Чиерне-над-Тиссой и Совещания в Братиславе, Политбюро ЦК КПСС вместе с тем считает необходимым со всей откровенностью сказать, что преодоление опасных тенденций и упрочение позиций социализма в Чехословакии, укрепление сотрудничества ЧССР с Советским Союзом и другими братскими странами зависит главным образом от того, будет ли чехословацкое руководство действовать в соответствии с достигнутой договоренностью в Чиерне-над-Тиссой и Заявлением, принятым в Братиславе.
Как позиция Президиума ЦК КПЧ, так и наблюдения за развитием событий после встреч в Чиерне-над-Тиссой и в Братиславе не дают пока достаточной уверенности в том, что положения, зафиксированные в совместном Заявлении шести братских партий, и заверения, сделанные Президиумом ЦК КПЧ на двусторонней встрече, будут выполнены на деле»[796]
.Тем не менее после Братиславы все члены Политбюро ЦК КПСС уехали в запланированные отпуска.
Конечно, ничего в ЧССР не изменилось. Газеты продолжали каждый день поливать грязью СССР, шла полным ходом публичная травля 99 рабочих с «Авто-Праги». Но самое главное – никаких кадровых перемещений не происходило.
Дубчек и другие реформаторы чувствовали себя героями. Торжественно вернувшись из Братиславы в Прагу, Дубчек заявил по телевидению, что никаких тайных договоренностей в Чиерне достигнуто не было. Первый секретарь ЦК КПЧ, в частности, сказал: «Вчерашние переговоры в Братиславе были также успешными и оправдали наши ожидания… Мы возвращаемся с убеждением, что должны последовательно продолжать начатый в январе путь… Открыто заявляю, что для народов этой республики нет иного пути… Переговоры в Чиерне и Братиславе открыли для нашего социалистического процесса возрождения необходимый простор…»[797]
.Уже после этого был ясно, что увольнять Кригеля, Цисаржа и Пеликана никто не собирается. Американцы явно подыгрывали защитнику национального суверенитета Дубчеку. Он с удовлетворением отметил комментарий в американской газете «Вашингтон Пост», что Братислава для СССР означает то же самое, что для США Плайя-Хирон 1961 года[798]
.Смрковский по возвращении из Братиславы объявил: «…политику в Чехословакии мы будем делать сами, и никто другой». В духе «демократии» председатель парламента потребовал «бутылку» за хорошую подготовку переговоров. С другой стороны, Смрковский, как отмечало ЦРУ, прямо заявил 8 августа, что на переговорах в Братиславе не удалось убедить другие страны ОВД в правильности чехословацкого пути[799]
.Между тем в духе все той же демократии газета «Лидова демокрацие» (орган Чешской народной партии) стала печатать программу австрийского телевидения, а в газетах появились интервью с первыми чехословацкими стриптизершами.
Также «Лидова демокрацие» опубликовала 5 августа заявление бывшего министра юстиции и зятя Готвальда Чепички, который требовал своей реабилитации и отмены решения об исключении его из партии в 1963 году как виновного в репрессиях начала 1950-х годов. Чепичка в целом верно охарактеризовал себя как «козла отпущения», на которого свалили всю вину за политические процессы[800]
.