Весна, которой нам не хватит (СИ)

- Ты идиот, – процедила я. – Конечно, я знаю, сколько раз ты мне это твердил! Какое мне дело до скандалов и пересудов? Пошло оно в задницу, это твоё высшее общество. Хочешь, я весь Колледж сейчас соберу и скажу им, что люблю тебя? Ты думаешь, что через день после того, как... ты думаешь, я буду лежать в одной постели с Армалем? Буду заниматься с ним любовью? Какой же ты придурок, Эймери Дьюссон!

- Не порти свою жизнь!

- Посмотри на меня.

Эймери мотнул головой, а потом действительно посмотрел на меня, всё ещё полностью одетую, но с расстрёпанными волосами и раскрасневшуюся.

- Что ж, я хотя бы попыталась. Впрочем… Ты просто меня не хочешь. Я всегда была под рукой – и только. Ты меня не любишь. И, может быть, боишься. Трус. И дурак.

Он открыл было рот, но я толкнула его – попыталась, снова приподнялась на локтях, встретившись с ним лицом к лицу. Теперь он поцеловал меня сам, а пальцы заскользили по голени, бедру, задирая юбку.

- Я хочу тебя. Здесь. Сейчас. Всегда, – его пальцы мягко, но настойчиво сдвигали разделяющую нас ткань. Впрочем, её было не так уж много, и пару секунд спустя я резко выдохнула, пытаясь расслабиться и не бояться. Открыться ему полностью, так, как я и хотела. – Но ты заслуживаешь большего. Шёлковых простыней. Мягких перин и подушек. Кружевного пеньюара. Чтобы тебя раздевали медленно, благоговейно, а вокруг пахло розами. Принцесса...

- Н-ник-какая не п-принцесса.

Как же это было приятно. Волнующе. Совершенно ни на что не похоже, пугающе – и в то же время уютно. Потому что с ним. Наверное, всё должно было произойти как-то иначе. Романтичнее, пафоснее, драматичнее. Как в романах: чтобы потолок шатался, и ангелы пели свои ангельские песни. Но нет. Всё произошло гораздо проще и... веселее, как ни абсурдно это звучит.

Я не пожалела ни о чём. Эймери целовал моё лицо и плечи, пока я помогала ему стянуть с себя платье и всё, что было под ним. Всё без остатка. Соприкосновение обнаженной кожи – моей, горячей, и его, холодной – было сравнимо с погружением в ледяную воду, когда обжигаешься холодом. Все наши невинные ласки до этого ничего не стоили с этой беспощадной близостью.

А мне хотелось быть ещё ближе.

Он целовал каждую мою родинку, каждый изгиб, так, что волоски на коже вставали дыбом, а я касалась его тела, давних царапин и крошечных шрамиков. Уродливый шрам на бедре имел место быть, действительно внушавший невольную оторопь: мертвая полоса сантиметров пятнадцати в длину, глубокая, мерзко-розовая. Отчетливо виднелись белёсые следы стежков.

Я не могла представить, что кожу можно зашивать, как ткань, иглой и ниткой.

- Ты заслуживаешь большего, – повторял он, исследуя, лаская, трогая моё тело, такое податливое, послушное, полностью для него открытое.

- Ты заслуживаешь прожить эту жизнь целиком, – отвечала я.

- Иногда бывает, что один миг стоит целой жизни.

- Надеюсь, отец не зря водил к тебе всяких ночных тальп и ты знаешь, что делать дальше, после того, как мы разделись? Потому что я – без понятия, если честно, – я прикусила его за ухо.

- Главное, помни: шутки про глистов уже неуместны.

Мы засмеялись, и смех ничего не ломал, не нарушал. С ним было можно и хохотать, и плакать – но смеяться всё-таки было лучше.

- Ну же, малявка Хортенс, перестань хмуриться. Я не жалею ни о чём, ну, почти, кроме всяких мелочей вроде жизни и смерти. Я люблю тебя.

- Правда? – тупо переспросила я, чувствуя, как он мягко привлекает меня к себе. – Нет, серьезно?

- Серьёзнее некуда.

- Мне страшно, – сказала я ему. – Я ещё никогда никого не теряла.

- Мне тоже страшно, – легко ответил Эймери. – Я тоже ещё никогда раньше не умирал.

Странное дело, тогда, два года назад, я поступила, несомненно, правильно, но чувствовала себя так паршиво, хоть в петлю лезь. А сейчас я поступала опрометчиво, глупо, неразумно – и сердце заходилось от счастья и осознания того, что всё на своих местах.

- Хортенс? – Эймери заглянул мне в глаза, а я кивнула и закусила губу, обхватывая его ногами.

- Да, – сказала, отвечая разом на все вопросы. – Да, да, да!

Я не чувствовала ни стыда, ни страха, когда он меня трогал. Везде, сперва совсем невесомо, мягко и бережно, а потом сильнее, настойчивее. И как я ни старалась сохранять здравый смысл, то закусывая губу, то впиваясь ногтями в мякоть ладони, меня уносило.

- Ну же, давай, –шепнула я, глядя в его глаза, серые, как металл. – Давай же...

- Боги, Хортенс! – Эймери закатил глаза. – Ты бы мне ещё инструкцию нарисовала! Со стрелочками...

Мы снова засмеялись, и от этого всё стало... ещё волшебнее. И почти не больно.

______________________________________

Я проснулась, завернулась в одеяло, чуть поморщилась недовольно нывшим мышцам. Сегодня почти не чувствуется, а вот завтра явно...

И в то же время было непривычно хорошо. Расслабленно, сладко, словно после жаркой термы с массажем и купанием в талой мягкой воде. Память о яви приходила постепенно.

Дом Эймери. Кровать Эймери. И я в ней.

Голая, помятая и – голосом отца и матери одновременно – обесчещенная.