Весна – любовь моя

– Вы, наверное, как и мы, у местного охотоведа путёвки брали? – Юра кивнул. – Так нам один местный по секрету, – он поднял вверх указательный палец, – По строжайшему секрету поведал, что местный охотовед только гостевых путёвок выписал около двухсот штук. Ещё свои, местные, оформили себе по дешёвке сезонные, а их там уж не знаю сколько, но сотня-то, наверное, наберётся. Хотя они, я думаю, по своим «заначистым» местам расползлись, им в этой куче делать нечего. Ну, а нас – он хохотнул и обвёл рукой круг, – Значит, как раз две сотни с вами, так что ни пуха вам, ни пера!

И мы уехали. Опять на ту дорогу, где было много воды, но залезли в самый конец, пока не уткнулись в тупик, где справа виднелось большое поле без воды, а за ним вполне приличный лесок, к которому мы и захотели проехать, – ведь джип всё-таки!

Но раскисшее поле оказалось даже «Патрулю» не по зубам, и вскоре мы сели на брюхо, не заметив узкую ручьевину, в которую автомобиль провалился задним мостом. «Нисан» – это вам не «Запорожец», весит около двух тонн, так что пришлось нам изрядно потрудиться. Домкрат в жижу не поставишь, и в ход пошла толстая вага из срубленной на краю леса осины.

Первый вальдшнеп появился, когда ещё было достаточно светло, а я, навалившись всем весом своего тела на конец ваги, поднимал машину рычагом, в то время как Юра подсовывал под колесо всякий подвернувшийся под руку хлам. Появление вальдшнепа нас не воодушевило. Мы к тому времени были так злы и увлечены работой по самоспасению, что от неё нас не отвлекла бы даже вальдшнепиная стая.

Наконец, зацепившись задними колёсами за что-то твёрдое, и гребя всеми четырьмя, наш уляпанный грязью автомобиль выполз снова на дорогу. Бросив его и вооружившись, мы разошлись в разные стороны. Юра пошёл к лесу, а меня потянуло назад, к воде, от которой мы не так далеко отъехали.

А между тем вокруг нас открылась и стала нарастать стрельба. В быстром темпе я проскочил метров триста. Слева уже показались первые тростники и затопленные кусты. Но дальше, справа, на краю дороги маячили два автомобильных силуэта, и идти дальше мне расхотелось. Полез в воду, осторожно ощупывая каждый шаг. Вспомнил, что не взял ни манка, ни чучела, – чертыхнулся. Но тут же успокоился, сообразив, что в этой ситуации они всё равно не сыграли бы своей роли.

Где-то совсем близко прогремел дуплет, и с той стороны на скорости, низко, сливаясь с тенью тростника, пронёсся одиночный чирок. Подумалось – тут надо держать ухо востро, иначе самого подстрелят, как чирка, и даже не заметят. С дальнего края плёса донеслась беспорядочная стрельба и через пару секунд, набирая высоту и скорость, оттуда показался табунок гоголей с характерным свистом своих крыльев. До них по высоте уже было метров семьдесят, но охотников, засевших в тростнике, это не остановило. По разному характеру и количеству выстрелов я определил, что стрелков там находилось не менее пяти. Но утки благополучно миновали этот заградительный огонь. Зато на меня, как редкие крупные капли в начале дождя, посыпалась сверху, булькая об воду, дробь отнюдь не седьмого номера.

А стрельба нарастала. Можно было представить, что здесь снимают фильм о снятии блокады Ленинграда, и в свою работу включился звукорежиссёр. Стреляли, похоже, по всему: – по токующим в небе бекасам, пролетавшим чибисам и дроздам, ну, и по вальдшнепам в том числе, потому как ближайший лесок тоже не «молчал».

Я стоял в жиденьких затопленных кустах по колено в воде, не зная, что предпринять, и в голову лезли грустные мысли. Добрый к приезжим охотникам дядя-охотовед, выписав на два выходных дня около двухсот путёвок, где в каждой разрешено отстрелять по два вальдшнепа в день, теоретически, ну пусть даже символически – одним росчерком пера приговорил к расстрелу восемьсот вальдшнепиных душ. Он прекрасно знал, что такого количества птицы в угодьях нет, никогда не было и, надо полагать, при современном ведении охотничьего хозяйства – никогда не будет, – слишком мал размер угодий и не подходящ ландшафт. То есть, он преднамеренно обманул охотников, продавая им вместо реальных вальдшнепов сомнительную лотерею, где процент выигрыша был неизвестен даже ему.