Весна на Одере

Он был удивлен до крайности, увидев холодные глаза Тани. Узнав причину ее гнева, он мысленно обругал себя за неосторожные слова и стал оправдываться.

— Зачем вы равняете одно с другим? — спрашивал он, стараясь скрыть свое смущение. — Просто нужно спасти хорошего комбата от назойливой бабы.

Она сказала:

— Вы напрасно оправдываетесь. То, что вы говорили по поводу этих двух людей, может быть, вполне справедливо. Все дело в том, что ваши слова должны относиться и к вам. Не может быть двух моралей — для одних одна, для других другая.

Он растерянно и молча смотрел, как она застегивает шинель и надевает пояс. Увидев, что Таня и в самом деле собралась уходить, он хрипло сказал:

— Никуда вы не пойдете.

Он подошел к ней вплотную. Но она не проявила никакого страха и только, неожиданно улыбнувшись, сказала:

— Берегитесь. Я Сизокрылову напишу.

Разумеется, Красиков сразу же отошел к окну, а когда обернулся, ее уже в комнате не было.

Таня вышла во дворик. Шоферское место в машине пустовало. Ключ от зажигания торчал в гнезде. Не долго думая, она села за руль и нажала на стартер.

Почему-то очень было темно ехать, и Таня через минуту вспомнила, что забыла включить фары. Видимо, она была взволнована гораздо больше, чем ей самой казалось.

Она нажала кнопку, дорога осветилась. Машина, подрагивая, ехала по ночным улицам городка.

Потом она услышала позади себя легкую возню. Оказывается, на заднем сиденье спал шофер. Вот и хорошо, отведет машину обратно.

Таня вдруг рассмеялась, вспомнив, какое впечатление произвело на Красикова упоминание о члене Военного Совета. Но нет, тут нечему было смеяться. Тане стало очень грустно.

Все-таки Красиков был для нее не просто добрым знакомым: он, по-видимому, занимал немалое место в ее жизни. При всех невзгодах, неприятностях, в постоянном труде она привыкла помнить о том, что у нее есть друг, Семен Семенович, отзывчивый, надежный и любящий друг.

Как могла она так ошибиться в этом человеке! Она почувствовала себя очень одинокой.

Между тем вокруг было полно людей. Темные тени двигались по дороге навстречу машине. Дождь падал на солдатские ушанки. Развевались плащ-палатки, топали сапоги, фары машины освещали то повозку, то торчащий кверху ствол зенитной установки, то примостившийся на двух солдатских плечах длинный ствол противотанкового ружья, то чье-то спокойное лицо. Может быть, она вскоре увидит это самое лицо на операционном столе. И тогда она, Таня, перестанет быть слабой женщиной, а будет тем, чем она только и может быть важна людям на войне, — хирургом.

Шофер проснулся и спросонья спросил:

— Это вы, Татьяна Владимировна?

— Я.

— А я-то что, спал, что ли?

— Да. Сейчас мы приедем, вы отведете машину обратно.

X

К великому огорчению Глаши, начсандив вручил ей предписание отправиться в распоряжение начальника санслужбы корпуса. Значит, ее отчисляли не только из батальона, но и вовсе из дивизии.

Начсандив, которому вся эта история немало надоела, сжался на своем стуле, ожидая слез и причитаний. При своем маленьком росте он вообще слегка побаивался этой огромной женщины. Но все обошлось. Глаша только охнула, прочитав предписание, потом посмотрела на начсандива как-то странно, очень внимательно и словно с сожалением, и после обычных вопросов, где находится штаб корпуса и как туда добираться, ушла.

Кроме боли, вызванной разлукой с Весельчаковым, ее мучило еще какое-то тяжелое чувство. Глаша сама не понимала, что с ней. А потом поняла: второй день она не работает, и ей было непривычно и мучительно это безделье.

Ожидая попутной машины в штаб корпуса, она увидела идущего по дороге солдата с забинтованной головой и окликнула его:

— Что с тобой, милый? Ранен, что ли?

— Нет, — неохотно отозвался солдат, — нарывы. Хурункулез.

— Фурункулез, — поправила Глаша.

Повязка сбилась, и Глаша не без труда уговорила солдата разрешить ей перебинтовать ему голову. Конечно, она сделала это быстро и ловко, и солдат не мог не смягчиться.

Они уселись вместе в машину, и путь прошел для Глаши незаметно — она надавала своему попутчику уйму медицинских советов, расспрашивала о семье, о родных местах. Когда солдат рассказывал о чем-нибудь печальном — о гибели ли брата, или о болезни сына, — она сокрушенно качала головой, ахала, охала. Когда же он говорил о чем-то отрадном — о том, что улов нынче большой на Белом море, или о выздоровлении сына, — она улыбалась, радостно кивала и переспрашивала:

— Да ну?! Вот как? Это хорошо!

Он оказался северянином, из поморов, и говорил на странном поморском говорке, вызывавшем удивление всех попутчиков.

В корпусе Глаше через два дня дали направление на работу в медсанбат другой дивизии, и она сразу же отправилась туда.

Жаль, что с ней уже не было того помора, он ушел куда-то по своей фронтовой дороге. Новым попутчиком Глаши оказался молоденький лейтенант с обвязанной щекой. Он то и дело хватался за эту щеку и тоскливо ругался про себя.