Весна на Одере

— Так вы, значит, родственник фрау Гильды Вернер? — спросила она из-за ширмы и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Так вот, если вы когда-нибудь встретитесь с фрау Гильдой, передайте ей привет от фрау Клайнердинг. Она знает меня, соседи, слава богу. И передайте ей, что господин Вернер ушел в прошлую пятницу, накануне прихода русских. Ночью ушел. А также, что квартиру он хотел оставить на мое попечение, но у меня своих забот хватает, и я наотрез отказалась. Наотрез. Так ей и передайте. А если она вернется когда-нибудь и найдет часть своих вещей у фрау Мюллер и у фрау Зельвиц с первого этажа и свои чулки на кривых ногах фрау Ленц с третьего этажа, чтобы на меня не обижалась… Я не обязана охранять чужие вещи в такое время. Вот что я имею передать фрау Гильде. Она, насколько мне известно, эвакуировалась в Штеттин… — Старуха вышла из-за ширмы с коптилкой в руках, поставила коптилку на стол, стала перетирать полотенцем тарелки и спросила: — А вы куда направляетесь?

— Не знаю, — сказал Винкель.

Старуха громко загремела тарелками и с внезапной злостью проговорила:

— Не знаете?! Сначала весь мир против нас восстановили, все уничтожили, а потом «не знаю»!… Боже мой, что они натворили! Молодежь перебита на войне, города разрушены!… Попадись мне кто-нибудь из них, из вашего начальства, я бы его сразу русским выдала!… И не пожалела бы его, будь он хоть какой разнесчастный на вид, — закончила она, пристально взглянув на Винкеля.

— Я не нацист, — пробормотал Винкель.

Старуха сардонически скривила губы и сказала:

— Все теперь не нацисты! Вот и господин Вернер перед бегством зашел ко мне — все насчет своей квартиры — и тоже говорил: «Я не нацист»… Еще русские не вошли в город, а он уже перестал быть нацистом. Меня принудили, говорил он мне… Еще и русских даже не было. Он мне еще и свою собаку хотел вдобавок оставить… Она-то на нацистка, это верно… Да кормить ее нечем…

Светало. Сквозь чёрную бумажную штору маскировки пробивался рассвет. Старуха погасила коптилку и отворила штору. Серое дождливое утро скучно заглянуло в комнату.

Винкель сказал:

— Нельзя ли мне поспать у вас, фрау Клайнердинг, до вечера? Вечером я уйду…

— Спать, спать! — сварливо забормотала старуха. — Заснуть бы навеки и не видеть всего этого!… — Она резким движением распахнула дверь в соседнюю комнату и сказала: — Там можете поспать. Только уж прошу извинить, на кровать не ложитесь… Наверно не мылись от самого Сталинграда!…

Винкель лег на полу, но, несмотря на усталость, довольно долго не мог заснуть. Ему все чудилось, что старуха уже идет к русскому коменданту, с тем чтобы выдать его, Винкеля.

XIV

Вечером Винкель покинул дом фрау Клайнердинг и вышел на улицу. Через город проходили русские войска. Лил дождь, но было совсем тепло и пахло весной. Винкель шел медленно, хоронясь в тени домов.

Вскоре он очутился за городом. Где-то, справа и слева, на ближних дорогах, тарахтели машины и раздавался неровный топот ног.

Винкель ускорил шаги, чтобы поскорее очутиться под защитой видневшегося невдалеке леса. Достигнув опушки, он пошел медленнее. В какой-то ложбине он услышал тихие голоса. Раз говорили шёпотом, значит говорили по-немецки. Действительно, тут отдыхала группа немцев и немок. Заслышав шаги Винкеля, они и вовсе притихли. Потом поняли, что и он немец — по белому пятну на рукаве и по его настороженной, пугливой повадке.

Узнав, что Винкель идет из Ландсберга, они стали расспрашивать, что там слышно. Встречал ли он там группы иностранцев? Сильно ли разрушен город?

Ответив на вопросы, Винкель в свою очередь осведомился, нет ли тут людей, идущих в Кенигсберг в Неймарке? Здесь таких не было, но были люди, идущие в Зольдин и Бад-Шенфлис, а это как раз по дороге в Кенигсберг.

— Далеко до Кенигсберга? — спросил Винкель.

— Семьдесят километров…

— Там уже русские или…

— Русские. Всюду русские…

— А наши далеко?

— Наши?…

— Армия?…

— Да, наши. Армия.

— Далеко…

— Очень далеко.

Винкель присоединился к людям, идущим в нужном ему направлении.

Всю дорогу плакала какая-то женщина. Она шла сзади и тихо скулила.

Шли, как водится, до утра. На рассвете разбрелись по окрестностям, ели, спали.

Винкель достал из кармана кусок хлеба и жевал, сидя под деревом. Было сыро, но тепло. Под соседним деревом тоже сидел немец и тоже что-то жевал. Становилось все светлее. Винкель заснул, потом проснулся, снова заснул и опять проснулся.

Немец под соседним деревом спал.

Взгляд Винкеля бесцельно блуждал по лесу, по ровным просекам, по деревьям, издающим крепкий смолистый запах. Наконец он посмотрел и на спящего соседа, и лицо этого человека — длинное, безбровое, угреватое показалось Винкелю знакомым.

Человек был одет в грязное старое пальто. В руке он зажал палку с костяным набалдашником. Ноги его были обуты в рваные ботинки. Одной рукой он крепко прижимал к себе рюкзак.

«Гаусс!» — узнал его Винкель, обрадованный и пораженный.

Винкель подполз к нему, присмотрелся и уже уверенно позвал:

— Гаусс!

Гаусс проснулся, испуганно взглянул на Винкеля, но не узнал его. Винкель улыбнулся — впервые за пять недель.