Весна. Произведения русских писателей о весне

И опять закружатся, завертятся, ножками топают-притопывают, а голосочки, как бубенчики, и звенят и заливаются, – не угнаться и птице за такими свистульками.

– Дома Кострома?

– Дома.

– Что она делает?

– Встаёт.

Встаёт Кострома, подымается на лапочки, обводит глазыньками, поводит жёлтеньким усиком, прилаживается: кого бы ей наперёд поймать.

– Дома Кострома?

– Дома.

– Что она делает?

– Чешется.

Так круг за кругом ходят по солнцу вкруг Костромушки, играют песенку, допытывают: что Кострома поделывает?

А Кострома-Костромушка и попила, и поела, и в баню пошла, и из бани вернулась, села чай пить, чаю попила, прикурнула на немножечко, встала, гулять собирается…

– Дома Кострома?

– Дома.

– Что она делает?

– Померла.

Померла Кострома, померла!

И подымается такой крик и визг, что сами звери-зверюшки, какие вышли было из-за ельников на Костромушку поглазеть, лататы на попятный, – вот какой крик и визг!

И бросаются все взахлёст на мёртвую, поднимают её к себе на руки и несут хоронить к ключику.

Померла Кострома, померла!

Идут и идут, несут мёртвую, несут Костромушку, поют песенку.

Вьётся песенка, перепархивает, голубым жучком со цветка по травушке, повевает ветерком, расплетает у девочек коски, машет ленточками и звенит-жужжит, откликается далеко за тем синим лесом.

Поле проходят, полянку, лесок за леском, проходят калиновый мост, вот и овражек, вот ключик – и бежит и недвижен – серая искорка-пчёлка…

И вдруг раскрывает Кострома свои мёртвые глазыньки, пошевеливает жёлтеньким усиком, – ам!

Ожила Кострома, ожила!

С криком и визгом роняют наземь Костромушку да кто куда – врассыпную.

Мигом вскочила Костромушка на ноги да бегом, бегом – догнала, переловила всех, – возятся. Стог из цветочков! Хохоту, хохоту сколько, – писк, визготня. Щекочет, целует, козочку делает, усиком водит, бодается, сама поддаётся, – попалась! Гляньте-ка! гляньте-ка, как забарахтались! – повалили Костромушку, салазки загнули, щиплют, щекочут – мала куча, да не совсем! И! – рассыпался стог из цветочков.

Ожила Кострома, ожила!

Вырвалась Костромушка да проворно к ключику, припала к ключику, насытилась и опять на лужайку пошла.

И легла на зелёную, на прохладную. Лежит, развалилась, валяется, лапкой брюшко почёсывает, – брюшко у Костромы мяконькое, переливается.

Теплынь-то, теплынь, благодать одна!

Там распаханные поля зеленей зеленятся, там в синем лесе из нор и берлог выходят, идут и текут по чёрным утолокам, по пробойным тропам Божии звери, там на гиблом болоте в красном ивняке Леснь-птица гнездо вьёт, там за болотом, за лесом Егорий кнутом ударяет…

Песенка вьётся, перепархивает со цветочка по травушке, пёстрая песенка-ленточка…

А над полем и полем, лесом и лесом прямо над Костромушкой – небо – церковь хлебная, калачом заперта, блином затворена.

Кошки и мышки

Путались мышки в поле. Тащили кулёк с костяными зубами: немало их за зиму попало от ребят в норку. А теперь приходила пора за зуб костяной отдавать зуб железный, а много ли надо зубов, мышки не знали.

Путь им лежал полем в молоденький березняк. Там под Заячьими ушками – ландышами, у Громовой стрелки могли они хорошо примоститься и сладить нелёгкое дело. Ни Громовая стрелка, ни белые Заячьи ушки не выдадут мышек.

Прошёл вечор дождик с громом да с молнией, и жарынь, что твоё лето.

Подвигались мышки не споро.

Одна мышка во главе шла, казала дорогу хвостиком, – свистуха отчаянная, дурила всем мышкам голову.

– Никого я не боюсь, – егозила егоза, подшаркивала розовой лапочкой, – самому Коту на лапу наступлю, ищи-свищи, вывернусь!

Пыхтели мышки, диву давались, да отговор сказывали: накличет ещё беды какой,

ног не соберёшь.

А уж Кот-Котонай и идёт с своей Котофеевной, пыжит седые усищи, поёт песенку.

Мышка на него:

– Кто ты такой?

– Да я Кот-Котонай! – удивился Кот.

– А я тебя не боюсь.

– Чего меня бояться, – завёл Котонай сладко зелёные глазки, – я ничего худого не сделаю.

– А тебе меня не поймать!

– Ну, это ещё посмотрим.

– И не смотревши…

Но уж Кот наершился, прицелил глаз, хотел на мышку броситься.

А мышка стала на пяточки, поджала хвостик промеж лапок, пошевеливает хвостиком.

– Нет уж, – говорит, – так этого не полагается, ты сядь вот тут на камушек и сиди смирно, а нам давай твою Котофеевну, и пускай она меня ловит.

Потянулся Кот-Котонай, мигнул Котофеевне. Пошла Котофеевна к мышкам, сам уселся на камушек, задрал заднюю лапу вверх пальцем, запрятал мордочку в брюшко, стал искаться.

Блоховат был Кот, строковат Котонай, пел песенку.

– Мы с тобой, кошка, станем в серёдку, а они пускай за лапки держатся и пускай вокруг нас вертятся, я куда хо-

чу, туда могу выскочить, а тебе будет двое ворот, вот эти да эти, ну, раз, два, три – лови!

Пискнула мышка да с кона от кошки жиг! – закружилась.

Кошка за мышкой, мышка от кошки, кошка налево, мышка направо, кошка лапкой хвать мышку, а мышка:

– Брысь, кошка! – да за ворота: – Что, кошка, съела?

Крутится, вертится, мечется кошка.

Крутятся, кружатся, вертятся мышки, держатся крепко за лапки, да дальше по полю, да дальше по травке, да дальше по кочкам.

Заманивает мышка-плутовка кошку под Заячьи ушки.