Весна в краю родников

…Я обнимаю братика за трясущиеся от озноба плечи и ускоряю шаг. Но как же я приведу его такого к бабушке? Она ведь умрет от горя, расплачется. Нет, лучше мы пойдем пока не к себе домой, не к бабушке, а к нашей матери. Мать обсушит, обогреет Шакира, после этого можно будет и домой отправиться. Да, так и надо поступить, чтобы не огорчать бабушку. Но до чего же не хочется идти в дом матери. Она после смерти нашего отца вышла замуж, пробыв положенное по нашим обычаям время в трауре и вдовстве. Бабушка и другие родственники ее не порицают, она ничего недостойного не сделала. Так считают все. Но мне все равно тяжело видеть мать. Я с ней в ее новый дом, конечно, не пошел, остался с бабушкой — матерью моего покойного отца.

Шакира, своего младшего ребенка, мать забрала поначалу с собой, но сейчас он опять живет с нами, в нашем отчем доме. Потом опять уйдет к матери. Там надоест — опять к нам.

Он думает, что мы идем сейчас к себе, к нашей бабушке, как и посоветовал нам дядя Фазил. А когда заметил, что мы миновали наш переулок, не свернули в него, Шакир спохватился, попятился и упрямо заявил:

— Не хочу к маме! Пойдем домой, к бабушке!

— Бабушка увидит тебя такого — испугается…

— Почему испугается? Я же не умер!

Он уже знает, что самое страшное — если кто-то умер. Знает по бабушке. Он видел, что с ней делалось, когда умер наш отец — ее единственный сын. «Лишилась я хлеба, остались мне взамен две маленькие лепешечки. Их лишусь — и сама жизнь моя угаснет!» — вот так она изливала душу родным и близким, оплакивая отца. «Хлеб», большая лепешка, — это наш отец, а «лепешечки» — мы с Шакиром. Стоит кому-то из нас двоих хотя бы занозить ногу, как у бабушки почти траур. А если она узнает, что Шакир чуть не утонул?! Нет, сейчас ему дорожка — только в дом матери. Я не позволю этому глупышу упрямиться. А сам я к матери не зайду. Так будет вернее всего.

Вот и двор матери, знакомые одностворчатые воротца с навесом. Вместо ручки — свисающий отрезок тяжелой цепи.

Тут, у ворот, мне пришлось с братишкой повозиться, потому что он не хотел войти во двор без меня. Но я быстро втолкнул упрямца, потянул на себя створку ворот и стал крепко держать ее за цепочку. Шакир вопил, рвал на себя створку. Но куда ему против меня.

Я прислушивался — дома ли мать? Раздался ее голос. «Наконец-то…» — облегченно вздохнул я, услышав, что встревоженная мать спешит к воротам.

— Э, да ты промок до нитки! — вскрикнула мама, а Шакир перестал вопить и жалобно захныкал. — Что с тобой случилось, сынок? Ну, скорее в дом! А руки как ледышки…

Сейчас мать выглянет… Надо уходить! Я потихоньку отпустил цепочку, чтобы она не громыхнула, на цыпочках отошел от ворот и помчался прочь, оглядываясь, не бежит ли за мной братишка, не вырвался ли он от матери.

ОТЕЦ

Я плохо помню своего отца. Зато запечатлелись рассказы о нем наших родных и его друзей. По этим рассказам получается, что был он редкостно хорошим человеком, окруженным всеобщим уважением. Во всяком случае, плохого я о нем не слышал никогда. Скорее всего, это потому, что у нас, как и у других народов, держатся правила: говорить о покойном только хорошее или ничего.

Одним нравилось в моем отце одно, другим другое. Племянник моей бабушки ака[4] Асрор больше всего ценил вот что:

— Амонбо́й чем был хорош? Он раньше многих других понял суть новой власти! А суть нашей советской жизни в том, что человеку труда не дадут пропасть, только трудись честно, не для себя одного, но для всех! Припомните-ка, сколь мудро вразумлял Амонбой дядюшку Ташпулата. И вразумил ведь!

Эту историю я знал не только от ака Асрора. Дядюшка Ташпулат держал постоялый двор. Впрочем, кому он был и дядюшка, а мне — дедушка, отец моего отца. Так вот, настал день, когда помещение постоялого двора перешло, как и полагается по новым советским законам, к государству.

— Тогда Ташпулат пришел к своему Амонбою, — вспоминает Асрор. — Старик думал, что его всеми уважаемый сын пойдет куда-то в самую главную контору, быстро уладит дело и вернет отцу владение. А вместо этого Амонбой сказал своему родителю с укоризной: «Ну чего вы огорчаетесь? Теперь не те времена, когда без лавки, сада или постоялого двора человеку не прожить. Разве вы не видите, как государство заботится о народе, о том, чтобы хорошо было не одному-другому, а всем? Будет хорошо и вам. Новая власть вас без куска хлеба и без работы не оставит».

Так и получилось, мой дедушка дожил свою жизнь безбедно, очень довольный тем, что шагает в ногу с новыми порядками. Да и чего ему было огорчаться, что он потерял свой постоялый двор? Забот с ним хватало, а доход вряд ли был так уж высок.

— Люди, приезжавшие из кишлаков на базар, оставляли у твоего дедушки своих лошадей и ослов, кое-кто коротал тут ночь, — рассказывал мне ака Асрор. — Все это, конечно, за плату, так что Ташпулату кое-что перепадало.